А учительница, облокотясь на подоконник, уже давно следила за ней. Эта девочка, которую она любила больше других, начинала ее беспокоить.
«Уж не думает ли она о танцульках? Еще чудесная память ее не ослабла, но взгляд рассеян, и в прошлый раз по истории она получила только «хорошо».
— Таня Сабанеева, ты не слушаешь на уроках.
Таня с трудом оторвала от окна свой взгляд и встала. Она еще была не здесь. Она еще будто не пришла из своей незримой дали.
— Что же ты молчишь?
— Он рассказывает неинтересно.
— Это неправда. Он рассказывает хорошо. Мы все слушаем его с удовольствием. Разве ты была когда-нибудь в Крыму и видела Алексея Максимовича Горького? Подумай только — живого Горького!
— Мой отец меня туда не возил! — сказала Таня дрожащим голосом.
— Тем более тебе следует слушать.
— Я не буду его слушать.
— Почему же?
— Потому что это не относится к уроку русского языка и литературы.
Бог знает, что она говорила.
Учительница медленно отошла от окна. Ее легкие, обычно тихие шаги зазвучали громко по классу. Она шла к Тане, огорченная, и гранатовая звездочка сурово блестела на ее груди.
Таня покорно ждала.
— Передашь после уроков отцу, чтобы он пришел ко мне завтра, — сказала Александра Ивановна.
Она строго взглянула на Таню, на ее пылающий лоб и губы и удивилась, как побледнели внезапно эти губы, только что сказавшие такие дерзкие слова.
— Я передам матери, она придет, — тихо сказала Таня.
Учительница медлила. Она все думала:
«Что с ней происходит? — и не находила полного ответа в словах Тани. — Или этот мальчик трогает ее существо?»
Она решила сходить к ней домой. Рука ее поднялась и коснулась пальцев Тани.
— Ты не обманешь меня своей дерзостью. Пусть никто не приходит. Я прощаю тебя на этот раз. Но знай — ты сейчас поступила не как пионерка. Ты думаешь не то, что говоришь. А ведь ты всегда была справедлива. И что с тобой — мне непонятно.
Она ушла и, все еще огорченная, села за свой стол на кафедре.
Все оставались неподвижны и молчали. Только девочка Женя обернулась назад так быстро, что чуть не свихнула своей толстой шеи.
— Таня просто в него влюблена, — сказала она шепотом Фильке.
Он толкнул ее ногой.
Но что поделаешь, если эта толстушка была так глупа, если в ее голове, покрытой курчавыми волосами, не было никакой фантазии!
А Таня все стояла, держась руками за парту. Пальцы ее бессильно дрожали. Она могла бы упасть, если б воля ее молчала, как молчал ее скованный язык.
— Чего ж ты стоишь! Садись, — сказала Александра Ивановна.
— Разрешите мне сесть на другую парту.
— Зачем? Разве с Женей тебе неудобно сидеть?
— Нет, удобно, — сказала Таня, — но это дерево в окне всегда развлекает меня.
— Садись. Какая ты, однако, странная!
И Таня села на последнюю парту, где не было никого, кроме нее.
— Садись и ты, Коля, — сказала учительница.
Она вовсе забыла о нем, занятая мыслями о Тане. Но и теперь, когда она вспомнила, он не сошел с места. Он стоял, немного подавшись вперед, будто под ним был не гладкий пол, а крутая тропинка, ведущая на высокую гору; лицо его было красно, а упрямый взгляд прищурен.
— Хорошо, Коля, — сказала учительница. — Садись. Я тебе ставлю «отлично».
— Разрешите мне сесть на место Сабанеевой Тани.
— Да что с вами, дети?
Но все же она разрешила.
И он сел на скамью рядом с девочкой Женей из одного лишь упрямства.
Таня осталась одна. Она посмотрела в окно, в самом деле надеясь не увидеть дерева. Но и отсюда оно было видно. Первый снег уже покрыл основание его ветвей, он больше не таял. Первый снег кружился над его головой, исчезавшей в туманном небе.
XI
«Если человек остается один, он может попасть на плохую дорогу», — подумал Филька, оставшись совершенно один на пустынной улице, по которой обычно возвращался вместе с Таней из школы.
Целый час прождал он ее, стоя на углу, возле лотка китайца. Липучки ли из сладкого теста, грудой лежавшие на лотке, сам ли китаец в деревянных туфлях отвлекли внимание Фильки, но только теперь он был действительно один, и Таня ушла одна, и это было одинаково плохо для обоих.
В тайге Филька бы знал, что делать: он пошел бы по ее следам. Но здесь, в городе, его, наверное, примут за охотничью ищейку или посмеются над ним.
И, подумав об этом, Филька пришел к горькому заключению, что он знал много вещей, которые в городе были ему ни к чему.
Он знал, например, как близ ручья в лесу выследить соболя по пороше, знал, что если к утру хлеб замерзнет в клети, то можно уже ездить в гости на собаках — лед выдержит нарту, и что если ветер дует с Черной косы, а луна стоит круглая, то следует ждать бурана.
Но здесь, в городе, никто не смотрел на луну; крепок ли лед на реке, узнавали просто из газеты, а перед бураном вывешивали на каланче флаг или стреляли из пушки.
Что же касается самого Фильки, то его заставляли здесь вовсе не выслеживать зверя по снегу, а решать задачи и находить в книге подлежащее и сказуемое, у которых даже самый лучший охотник в стойбище не нашел бы никаких следов.
Но пусть Фильку считают ищейкой кому это угодно и пусть смеются над ним сколько хотят, а на этот раз он все-таки сделает по-своему.
И Филька присел на корточки посреди улицы и проверил все следы, какие только видны были на снегу. Хорошо, что это был первый снег, что он упал недавно и что по этой улице почти никто не ходил.
Филька поднялся с корточек и пошел, не отрывая взгляда от земли. Он видел их всех, кто тут был, словно они прошли перед его глазами. Вот одинокие следы Тани, лежащие у самого забора, — она шла впереди одна, стараясь ступать осторожно, чтобы не очень топтать ногами этот слабый снег, Вот следы Жени в галошах и Коли — у него неширокий шаг, которому упрямство придает отпечаток твердости.
Но как странно они себя вели! Сворачивали, подстерегали Таню и снова догоняли ее. Похоже на то, что они смеялись над ней, А она все шла и шла вперед, и неспокойно было у нее на сердце. Разве такие следы оставляет она на дворе у Фильки или на песке у реки, когда они вдвоем ходят на косу купаться? Но куда исчезла она?
Следы Тани кончались внезапно, на месте, где не было видно ни крыльца, ни калитки в заборе.
Она, точно ласточка, поднялась прямо на воздух, или, может быть, этот самый воздух, темный от первого снега, увлек ее вверх, как лист, и кружит теперь в облаках и качает. Не могла же она в самом деле перепрыгнуть через такой высокий забор.
Филька постоял секунду, потом пошел дальше по следам Жени и Коли — они шли рядом сначала, а
