«Что делать? Что делать вообще, когда тебе говорят о любви, а у тебя есть мать, для которой ты в жизни одна и нет у нее никого больше?»
Она слегка дрожала, думая об этом, и куталась в докторский халат своей матери, который надела тайком.
А лес уходил все дальше, ведя ее по своим тропинкам к мысу, где были рассеяны огромные камни.
Коля выбрал себе место среди них. Он сидел и ждал, глядя в сторону леса. А под угасавшими звездами уже белел песок и, словно под дождем, блестели камни.
Таня появилась перед ним внезапно. Он не узнал ее в белом халате и вскочил, будто собираясь броситься прочь от нее. Таня окликнула его по имени. Он отозвался. Но смущение его не прошло сразу.
Время тянулось медленно. Они в полном молчании шли назад, к опушке, где, словно веретена, окутанные пряжей, стояли в дыму остроконечные ели.
Они выбрали лиственницу с широкими ветвями и остановились под ней.
— Зачем ты надела этот халат? — спросил Коля.
Таня ответила:
— У меня нет теперь красивого платья, которое так нравилось тебе.
— Зачем ты говоришь о своем красивом платье? Я его совсем не помню. Я думаю только о тебе.
— Всегда? — спросила Таня.
— Всегда. Даже тогда, когда я тебя не вижу. Вот что для меня странно.
— Да, это странно, — сказала она.
Потом они присели у подножия лиственницы и прислушались к треску ветвей над головой. Это просыпались птицы в своих убежищах. Над вершиной ближней ели замахала крыльями кедровка и улетела, оставив за собой в темном воздухе смутный след.
— Это очень странно, — повторила Таня, следя за ее полетом. — Вот она провела среди ветвей, тут, на ели, долгую ночь. А теперь на заре улетела. Но это хорошо. Значит, ты будешь думать обо мне всегда, — и тогда, когда меня здесь не будет. Скоро я уеду…
Коля потихоньку вскрикнул. Он не постеснялся крикнуть, услышав эти слова, в одну секунду перевернувшие всю его душу.
Таня же, сколько было сил, старалась сдержать свой голос.
— Разве ты хочешь уехать отсюда? — спросил он.
— Да, я так решила. Пусть отец остается с тобой и с тетей Надей — она ведь тоже добрая, он любит ее. А я никогда не покину маму. Нам надо уехать отсюда, я это знаю.
— Но почему же? Скажи мне. Или ты ненавидишь меня, как раньше?
— Никогда не говори мне об этом, — глухо сказала Таня. — Что было со мною сначала — не знаю. Но я так боялась, когда вы приехали к нам. Ведь это мой отец, а не твой. И, быть может, поэтому я была несправедлива к тебе. Я ненавидела и боялась. Но теперь я хочу, чтобы ты был счастлив, Коля.
— Нет, нет! — в волнении закричал он, перебивая ее. — Я хочу, чтобы и ты была счастлива, и твоя мать, и отец, и тетя Надя. Я хочу, чтобы были счастливы все. Разве нельзя этого сделать?
— Может быть, можно, — в раздумье ответила Таня, — не знаю.
И она замолчала, думая о своем собственном счастье, и о счастье отца, и о матери.
Она сидела тихо, прижимаясь спиною к темному стволу широкой лиственницы, точно ей хотелось опереться на нечто более незыблемое, более надежное, чем неясные мысли, смутно толпившиеся в ее уме.
Но и лиственница слегка колыхалась под силой предрассветного ветра. Он шел от реки по вершинам, раскачивая их.
Рассвет катился за ним, как прибой, ударяясь в отвесную стену леса. А в небе над рекою не было уже ни одной звезды.
— И мне бы хотелось, чтобы все были счастливы, — сказала Таня, неотступно глядя вдаль, на реку, где в это время поднялось и дрогнуло солнце. — И вот я пришла к тебе. И теперь ухожу. Прощай, уже солнце взошло.
И Таня поднялась с травы, повернулась спиною к реке и пошла по лесу, не разбирая дороги.
Коля догнал ее на тропинке, где в стороне среди елей тихо стояли кедры.
— Таня, не уходи! — крикнул он. — Разве сказала ты мне все, зачем пришла сюда?
— Конечно, все, — ответила она с удивлением. — Ведь ты же сам просил меня прийти. А разве еще что-нибудь нужно тебе, Коля?
Он не осмелился посмотреть на нее нежно, он боялся покраснеть и опустил глаза.
Она же продолжала глядеть в его лицо с милым и кротким вниманием.
Тогда он наклонился и протянул свои губы к ее щеке и прижал ее ладонь к своей ладони.
Она не отстранилась от него.
Было тихо со всех сторон.
И в то же мгновение два громких выстрела прошлись в тишине по лесу. Потом в горах был отзвук. Невысокий кедр взмахнул ветвями, и огромный фазан в зеленых и золотистых перьях упал к ногам детей.
Они разбежались в испуге.
А фазан начал биться в траве и замер. И другой фазан, с белыми ушами, пролетев немного косо, зигзагами, мертвый припал к земле возле Тани.
Из-за толстых елей вышел на тропинку отец. А за ним появился Филька.
У обоих были ружья в руках, и голубой дымок кружился над их головами, меж деревьев.
— Чудесно! — сказал отец.
Таня бросилась к отцу.
Он как будто нисколько не был удивлен, видя ее здесь, в лесу. Он ласково взял ее под руку и сказал:
— Дети, пора вам домой. Сегодня последний экзамен.
Филька подобрал тяжелых птиц и, вместе с ружьем закинув их за спину, остановился рядом с Колей.
— А мы, брат, здесь охотились, — сказал он. — Много фазанов пасется по утрам на мысу.
Коля дрожал всем телом. Филька снял свою куртку и накинул ему на плечи. Он взял его тоже под руку.
Но тропинка была узка для двоих. И они пошли друг за другом, а Таня с отцом впереди.
Она прижималась к нему все тесней, чтобы плечом не задевать мокрых от росы листьев. Изредка она поднимала глаза и смотрела ему в лицо. А он шагал по тропинке прямо, не боясь росы и стуча каблуками по корням. Он улыбался ей и держал ее крепко.
— Как ты похожа на мать в этом белом халате! — сказал он.
А Таня вдруг подняла руку отца, положила к себе на плечо так, как она лежала в первый день их встречи. Затем погладила ее, поцеловала в первый раз.
— Папа, — сказала она, — милый мой папа, прости меня. Я на тебя раньше сердилась, но теперь понимаю все. Никто не виноват — ни я, ни ты, ни мама. Никто! Ведь много, очень много есть на свете людей, достойных любви. Правда?
— Правда, — сказал он.
— Простишь ли ты мне когда-нибудь мою несправедливость, злость? Я больше не буду… А ты, — тихо спросила Таня, — не сердишься на меня, что я была тут, в лесу, с Колей так рано?
— Нет, моя милая Таня. Я ведь тоже знаю. Хорошо в лесу на рассвете.
XXII
Уже не было весны. Обмелела у берегов река, выступили камни, и еще до полудня нагревался на
