Когда дети вернулись, Миша Белянович крикнул:
— По коням, команда!
Ребятишки со всех ног ринулись к машинам. Парни и девушки со смехом хватали их и усаживали поудобнее.
Карсыбек пошел к машине Матвея Ивановича. Миша уже сидел в ней. Голова его чуть ли не упиралась в полотняную крышу вездехода. Он предупредительно открыл Карсыбеку дверцу:
— Садись, главный помощник! И будем знакомы. Я — Миша Белянович, родом из Белоруссии. Это, брат, за тысячи километров отсюда…
У Миши были не только мальчишеские усики, но и мальчишеские, задорные глаза.
— Теперь командуй, куда ехать.
— Прямо, а потом направо через мост, — важно сказал Карсыбек. — А там по степи до самого урочища Тыныш-Бурыш, что по-вашему значит «Тихий Угол».
— Есть держать прямо, а потом к урочищу Тыныш-Бурыш! — отчеканил Миша. Он высунулся из машины и крикнул: — За мной держать руля! — Потом захлопнул дверцу, включил первую скорость, и машина пошла впереди поющей и кричащей колонны по вековой целине, которую надо было поднять.
На всем пути колонну встречали и провожали сурки. Вытянувшись во весь рост, они стояли словно часовые, охранявшие степь. Из поколения в поколение жили они в этих безмолвных местах. Их насыпи были рассеяны повсюду. Никем не тревожимые сурки росли и умирали тут. И вот раздался грохот машин, песня разнеслась по степи, смехом огласились поля… Остолбенев, стояли у своих нор сурки, гневно посвистывая на этих двуногих, нарушивших их извечный покой, и мгновенно исчезали в норах. И долго лежали, прижавшись к подругам, слушая, как под тяжестью машин вздрагивала земля. Пришел конец их мирной жизни. Пришел конец вековечному безмолвию. Человек шел завоевывать степь для счастья многих людей.
В вечность отошло степное молчание.
Целина зашумела, загрохотала, запела, заскрежетала, зазвенела проводами, дымом костров застлались дали, пламенем их окрасился небосклон, искры летели ввысь, к звездам, все так же бесстрастно льющим призрачный, жидкий свет на потревоженную землю.
Целый город палаток, вагончиков, землянок вырос в степи. Он появился словно по мановению палочки чудесного волшебника. Казахи, русские, украинцы, белорусы расселялись здесь надолго. Люди гремели посудой и ведрами; воды Черной речки впервые за многие века поили такое громадное народное скопище. Лаяли собаки, привезенные невесть из каких дальних мест; горланил петух, прихваченный из дома домовитой новоселкой; курица, в одиночестве бродившая между палатками, беспокойно озиралась и жалась поближе к петуху. Где-то стирали, где-то вывешивали для сушки белье; там парни, хохоча и взвизгивая, обливали друг друга ледяной водой; тут дымили походные кухни; там молодая мать укачивала ребенка… Около палаток образовывались людские толпы, расходились, собирались новые… Одни собирались для серьезных разговоров, другие скандалили и ссорились между собой, и то и дело приходили с разъезда машины с палатками, столами, посудой; повсюду рыли для чего-то канавы, сталь лопат весело поблескивала под лучами весеннего солнца…
Вот так тихий угол!
Карсыбек все дни напролет толкался с командой между новоселами — довольными и недовольными, сердитыми и веселыми, озабоченными и смеющимися, ругающимися и поющими.
А мимо, по колее, проложенной грузовиками Хижнякова, шли тракторы, комбайны, везли сеялки, колоннами проходили еще машины, направляясь на центральную усадьбу и в бригадные станы. И всё ехали и ехали новые люди в «Тихий Угол» и другие совхозы по соседству…
От зари до зари пылали костры, из тьмы выплывали фигуры людей, перебегавших от палатки к палатке.
Бойко торговал походный магазин; брали нарасхват всё, что в нем было запасено, ругмя ругали тех, кто должен был позаботиться о том, чтобы снабдить лагерь пионеров целины всем, что надо человеку на новом месте. А машины подвозили тонны хлеба, овощей, мяса; все это в мгновение ока расхватывалось на глазах Карсыбека и его друзей.
Не хватало ложек, ножей, вилок, посуды, табуреток, постелей. Толпы новосёлов обступали Матвея Ивановича, агронома, секретаря партийной организации Нурманова, негодовали, кричали… А Матвей Иванович отшучивался:
— Да что вы хотите, товарищи? Ведь вы существа на ногах, вот вы и прибежали сюда раньше, чем вся эта мелочь. А у нее-то ног нет.
— У нее есть колеса! — кричали ему.
— А вы и колеса обогнали, — смеялся Матвей Иванович. — Оно ведь так и положено. Человек двигает вперед технику, а не наоборот. Вот если бы у вилок и ножей были ноги, они бы вскачь гнались за вами.
Раздался хохот, а Матвей Иванович с невозмутимым видом продолжал:
— Кроме того, ведь мы на фронте. На фронте освоения целины. А на фронте, сами знаете, всяко бывало. Но победа за нами осталась.
И люди расходились — иные успокоенные, другие, ворча себе под нос, занимали друг у друга ложки, ножи и вилки, по очереди пользуясь умывальниками и ведрами.
И по-прежнему днем и все ночи напролет шли колонны грузовиков и машин в совхоз Матвея Ивановича и в совхозы соседние.
И жизнь в лагерях мало-помалу налаживалась.
Не стало очередей в походном магазине, появилась всякая нужная мелочь, а потом столько навезли ее, что не знали, куда девать.
Ну, а Карсыбек? — спросите вы.
Так что ж сказать о Карсыбеке и его друзьях? Они просто потеряли счет дням и часам. Занятия с Еленой Петровной были заброшены. До занятий ли им было, судите сами! И книжки были забыты. Да что там книжки!
Елена Петровна и не думала настаивать на продолжении занятий: для того есть осень и зима. Ей нравилось, что Соня и Карсыбек все дни проводят на воздухе и занимаются не шалостями, а работой, помогают как умеют целинникам, видят трудности и сложности жизни, сами трудятся по мере своих маленьких сил и набираются жизненного опыта, который так нужен каждому человеку. И уж что может быть лучше, если этот опыт постигается с самых малых лет! Тогда человек закаляется и готов к любым превратностям на своем дальнейшем пути.
Конечно, Елена Петровна знала, что ученье для ребят — самое главное. Но Матвей Иванович, секретарь партийной организации совхоза Габит Нурманов и Миша Белянович клятвенно заверили Елену Петровну в том, что к осени школа будет построена. И не только школа, но и общежитие, где могли бы жить дети с разъезда и из соседних совхозов.
Прочие родители махнули рукой на своих ребят, весь день пропадавших в лагере новоселов. Впрочем, их успокоили. Миша Белянович лично обошел все дома, где жили приятели Карсыбека, и солидным баском, — который, к слову сказать, звучал не совсем натурально, а подпускался скорее для важности, — объяснял родителям, что их дети не просто болтаются без дела на центральной усадьбе, а очень добросовестно помогают новоселам.
— А уж что касается питания и надзора за ними, — говорил Миша Белянович, — это я обеспечу лично на все сто процентов.
Миша Белянович был сыном рабочего с Минского тракторного завода. Он умел разговаривать с самыми скандальными бездельниками (а их тоже приехало немало), успокаивать недовольных и был большим мастером по части выпроваживания вон тех, кто приехал на целину только затем, чтобы набить карманы деньгами. Очень успешно Миша мирил ссорившихся и деятельно помогал штабу совхоза в устройстве жизни новоселов. И дружил с Карсыбеком, Соней и другими ребятами.
«Одним словом, талант!» — так сказал о нем как-то Матвей Иванович, а партийный секретарь товарищ Нурманов солидно с этим согласился.
