И каждый день одно и то же. Вот и сегодня уходит полк, с грохотом тянутся пушки, зарядные ящики.
Из штаба ведут расстреливать захваченных коммунистов. Сопровождающие антоновцы ссорятся: они уже делят одежду и обувь, которую снимут с приговоренных, а обреченные на смерть, зябко кутаясь в шинели, вполголоса говорят друг с другом.
— Ох, и щелкают их! — сказал кто-то за Лешкиной спиной.
Лешка обернулся. Здоровенный детина в нагольном полушубке, с челюстью, подвязанной красным платком, помахивал плеткой.
— Сегодня третью партию ведут. А вчера, говорят, летчиков двух поймали, так тем на спинах звезды вырезали. Адъютант штаба Козлов, вот уж воистину тигра, так и сказал: «Они близко к звездам бывают, пущай получают небесные отметки». — Детина громко захохотал. — Ты чей же? — спросил он Лешку.
— Мы из Двориков. Со Сторожевым я.
— Неприсоединенные, значит?
— Днями присоединились.
— Тю! Мы второй год воюем.
— То-то мужики слезу льют, лошадей совсем не стало.
— На наш век хватит.
— А долог век-то? — спросил Лешка. — Или, думаешь, надолго война? — И снова тоска по Наташе сжала сердце. «Одна она там, — подумал Лешка, — скучает небось, плачет. Эх, жизнь ты наша!..»
Детина сосредоточенно уставился в землю.
— А бес ее знает, надолго она, война, или нет. Говорят, до полной победы.
— Ну, скоро, значит, не жди конца.
— Ничего. Нам говорили, казаки к Москве подходят. Еще месяц-полтора коммунисты протянут, не больше.
— А ты сам-то откуда? — спросил Лешка детину.
— Из-под Сампура. У нас Кузнецов командиром армии. Ух, боевой!
— А пьете?
— Пошто не пить? Известно, пьем. Тут кругом самогон гонят, куда его беречь, хлеб-то? Красные придут, отнимут. Пьем, конечно. Да и командиры пьют.
Детина опять загоготал. Потом он пригласил Лешку пойти к какой-то вдове Катре, живущей на выгоне. Лешка от скуки согласился и побрел за парнем. Шли они по тропинкам мимо огородов, стогов соломы — оттуда неслись приглушенные разговоры, смех, стоны, визги, — мимо риг, мимо сгоревших и снесенных, орудийным огнем изб.
Хата Катри стояла на отлете, как тычок на ровном месте. В окнах не было видно света, но, подойдя ближе, Лешка услышал пьяные песни, шум, смех. Он подобрался к окну, нашел щелочку, где расходились занавески, и заглянул внутрь. Человек десять — мужчины и женщины — тянули нестройную песню, каждый пел как умел, бабы сидели на коленях у сильно пьяных антоновцев.
Лешка, за эти две недели узнавший многих людей из личного антоновского полка, приметил эскадронных и взводных командиров.
Детина постучался.
На мгновение шум в избе притих, затем компания снова затянула песню.
— Кто там? — отозвался на стук женский голос.
— Свои, свои, Катря, впускай!
Лешка хотел перешагнуть порог вслед за парнем, но, заметив, что к избе на рысях подходил небольшой конный отряд, сразу юркнул во двор. Конники остановились и окружили хату. Через несколько минут пьяное сборище поплелось под конвоем в Каменку.
Около штаба конники спешились, один из них вошел в дом и тут же возвратился в сопровождении Санфирова — его вызвали с заседания. Без шапки, на ходу застегивая полушубок, Санфиров подошел к перилам крыльца.
— Кого поймали? — спросил он.
Тот, кто вызвал его с заседания, стал перечислять фамилии. Санфиров злобно кусал усы.
— Это что же! — закричал он, обращаясь к еле держащимся на ногах людям. — В боевой обстановке пьянствовать?
— Раз свобода, то и пьем, — сказал кто-то.
— Молчать! — закричал Санфиров, наливаясь гневом. — Молчать, сукины дети! Каждому по двадцать пять плеток. И говорю еще раз: кого захвачу за пьянкой, впредь буду пороть нещадно. Начинай! — приказал он.
Вокруг пьяных собралась толпа. Некоторые выражали сочувствие пострадавшим, другие кричали: «Правильно!», «Верно!», а крестьяне, постояв, отходили в сторону.
Началась расправа. Спешившиеся конники нещадно лупили пьяных, те отбивались, орали и поносили Санфирова.
— Погоди, Яшка, — кричал один из командиров, менее других пьяный, — мы тебе припомним эту затею! Хлебнешь и ты ременных щей!
Санфиров несколько минут молча наблюдал порку.
Из штаба, кем-то оповещенный об экзекуции, выскочил Ишин и с ходу набросился на Санфирова:
— Ты что, Яшка, очумел? Своих пороть?
— Уйди от греха подальше, Иван Егорович, — стиснув зубы, процедил Санфиров. — Какие они свои? Чистые бандюки.
— Довольно, эй! — не слушая Санфирова, крикнул Ишин экзекуторам. — Я тут главный от комитета! Слишком ты возгоржался, Яков!
— Мерзавцев покрываешь? — Санфирова колотило от злости. — Антонову доложу!
Расталкивая толпу, он ушел в штаб, ворвался в кабинет Антонова, застучал кулаком по столу, захлебываясь яростью, выкрикивал:
— Да что ж это такое! Пьяница, сукин сын Ишин!.. Командующего гвардией при всех срамить? За разную нечисть вступаться? Выбирай, Степаныч, или я, или он!
Оторопевший от истошного вопля, Антонов сжался в комок на постели. Не успел еще Санфиров кончить свои проклятья, в кабинет влетел, размахивая пистолетом, Ишин и тоже заорал, брызгая слюной:
— Зазнался Яшка, Александр Степаныч! Своих начал пороть!
— Молчи, свиная харя! — набросился на него Плужников. — От тебя зараза идет по всей армии. Ты ее разлагаешь. Весь тыл на самогонку размотал, па-адлюга!
— Ты мне не указчик, святоша! — завопил Ишин. — Нынче ты в комитете председатель, задницу Степанычу лижешь, а завтра мы вас обоих по шапке.
Антонов схватил маузер, вскочил с кровати и крикнул что есть мочи:
— Молчать, сволочь! Во фронт перед главнокомандующим! Рады-радешеньки, твари ненасытные, друг дружке кишки выпустить. Так я их из вас выбью!
Он выстрелил в Ишина, но маузер дал осечку. Санфиров бросился к нему, отнял оружие. Антонов, обессиленный борьбой, упал на кровать, захрапел, забился. Плужников крикнул в дверь:
— Доктора, живо! — и обратился к Ишину и Санфирову: — Ай не совестно вам, братики? — Голос его опять стал масленым. — За одно клялись страдать, милки, а вы?
— Помалкивай, старче! — гаркнул Ишин. — Не тебе меня учить! Тоже учитель нашелся.
Поспешно вошел доктор. С его появлением перепалка прекратилась. Он подошел к Антонову, взял руку и начал слушать пульс. Спустя несколько минут в кабинет быстро вошла Косова, с истерическим воплем кинулась на грудь Антонову, запричитала:
— Сашенька, миленок, на осину бы твоих погубителей! — Она обернулась ко всем, кто был в кабинете, зубы ее оскалились. — Пошли вон! Я с ним останусь.
Со злобным ворчанием, не глядя друг на друга, покинули кабинет Ишин и Санфиров. Плужников, качая головой и бормоча что-то, пошел к себе.
