ничего не будет.
— Дурак! Иная речь целой армии стоит. Война кончилась, разверстка не нужна, с хлебом делай, что хочешь, середняку и вера, и почет, и дружба, — что же тебе еще надо? Антонов среднего мужика на продразверстку поймал, а теперь на что он его поймает? С кем ему выгодней дружить, как по-твоему: с рабочими или со сторожевыми?
— Сторожев тоже сила, — пробубнил Лешка.
— Верно, сила! — закричал Федька. — Да ведь против него три силы: рабочие, мужики, партия. Посчитай, что оно выходит!
Но с Федькой Лешка виделся редко, разговаривал урывками, и после этих разговоров еще больше хотелось видеть Наташу. В отдалении она казалась ему более умной, рассудительной и хорошей, чем была на самом деле.
Листрату говорить с братом было некогда. От вынужденного сидения отряд переходил к активным действиям; зона, на которую распространялось влияние отряда, расширялась, дел прибавлялось. Листрата редко можно было застать в штабе.
Он похудел от бессонных ночей, от разговоров с мужиками, которые все чаще и чаще являлись на станцию.
Мужики шли за правдой. Слова Ленина разносились по всей округе, волновали народ, будили надежды.
Мужики обычно приходили на станцию ночью и, переждав день, ночью же уходили.
Листрат с улыбочкой посматривал на них, крутил усы, подмигивал.
— Ай плохая жизнь пошла, мужики? — посмеивался он. — Чего это вы ко мне набегаете?
Мужики кряхтели, слова, приготовленные заранее, вдруг забывались, и начинали нести околесицу. Листрат сердился.
— Да что вы тут плетете? — кричал он. — Чего вам надо? Правды? Так бы и говорили!
Народ уходил от Листрата, пряча в шапках листовки. Листовки ходили по рукам, зачитывались до дыр и возвращали советской власти десятки и сотни обманутых антоновскими заправилами людей.
Однажды на станцию приплелся Фрол Петрович; он только что вышел из больницы.
Мрачный, постаревший, он ввалился к Листрату, когда тот что-то писал. Листрат, увидев Фрола Петровича, рассмеялся.
— Да это, никак, Фрол Петров опять явился? Зачем?
— За винтовкой к тебе пожаловал. На старости лет воевать хочу за советскую власть.
— Не дам я тебе винтовки, Фрол Петрович.
— О! Неужто не веришь?
— Верить-то я тебе почти верю, — серьезно сказал Листрат. — Верю, и поэтому дам тебе не винтовку, а чего-то по-боле. Тебе в селе надо жить. Сторожев еще гуляет?
— Намедни уехал. Все, как сыч, на колокольне сидел, высматривал. А намедни ускакал, и нет его. Болтал Андриан, вроде вовсе уехал, не вернется, мол.
— Вот и ладно. Стало быть, тебе весь простор. Вали, Фрол Петров, в села. Андрея Андреевича в помощники возьми, помаленечку, полегонечку начинайте советскую власть ставить. Вот тебе мое назначение. Выполнишь — совсем поверю.
— Вроде, стало быть, комиссаром я буду? — усмехнулся Фрол Петрович.
— Хватай выше: уполномоченный. Из мужиков дружину мне подбирай, чтобы, как нам вернуться, у тебя целый взвод был. Будем антоновцев вылавливать.
Загудел телефон. Листрат взял трубку. Известие, которое ему передали, очень обрадовало его.
— Вот она, какая штука, Фрол Петрович! Сергей Иванович к нам едет. В Москве, говорит, был. Ты вечерком заходи к нам, он рассказывать будет. А сейчас прости: спешу, дел по горло.
Листрат поспешно оделся, подпоясался и ушел.
Фрол Петрович хотел выйти следом за ним, но в дверях показался Лешка.
— Здорово, вояка! — гневно приветствовал его Фрол Петрович. — Ай да молодец! Тягу дал, а? Погубил девку — и в кусты? Уж я ее уговаривал, уж я ей объяснял — ни в какую… Злобна на тебя, аж страшно иной раз бывает!
— Не виноват я, батя! Не от Наташи убежал — от Антонова. Душа у меня, батя, перевернулась. Прости меня: как война кончится — женюсь.
— Что от Антонова ушел и за бабью юбку не зацепился — за это хвалю, — смягчился Фрол Петрович, — а за девку — побью.
— Побей, батя, я стерплю! — кротко сказал Лешка.
Фрол Петрович рассмеялся.
— Как она, батя?
— А чего ей делается! Живет у твоей матери, пузо растит! Вот бог припечатает тебя за это самое…
Лешка сидел хмурый.
— Ну, ну, не печалуйся, парень! Не горюй! Все, брат, образуется!
Лешка не отвечал.
«Все образуется, — думал он. — Когда?»
Фрол Петрович постоял, надел шапку и ушел.
Глава четвертая
Куда бы партия ни посылала Сергея Ивановича Сторожева, где бы он ни воевал, — везде дрался хорошо, добротно, спокойно. В войне он видел средство к достижению цели, военный коммунизм понимал как необходимость, которая, оправдав себя, должна была уступить место другим порядкам.
То, что он не понимал до конца, разъяснил ему Ленин — он слышал его доклады и выступления.
Сам выходец из мужицкой гущи, он понимал, что линия партии на укрепление дружбы и союза рабочих и крестьян — самая правильная и самая сейчас нужная.
Речь Сергея Ивановича с трибуны съезда произвела большое впечатление. После заседания Ленин подозвал его к себе и начал расспрашивать.
— Позвольте, позвольте, — сказал он, что-то вспоминая. — Я не ослышался? Ваша фамилия Сторожев? Вы из Тамбовской губернии?
— Точно, товарищ Ленин.
— Село?
— Дворики, товарищ Ленин.
— А не было ли среди ваших родственников Флегонта Лукича Сторожева?
— Родной дядя, Владимир Ильич, младший сын моего деда — Луки Лукича Сторожева. И Флегонт и дед Лука Лукич часто, бывало, рассказывали о вас.
Ленин обнял Сергея Ивановича.
— Дорогой мой, как же я этого не сообразил раньше! Вы очень похожи на Флегонта Лукича! Ваш дядя — беззаветный член партии. Он очень быстро стал убежденным социал-демократом. Тогда другие были времена… Вспомните Ивана Васильевича Бабушкина. Петербургский рабочий, он энергично вел работу за Невской заставой, принимал деятельное участие в составлении первого агитационного листка, выпущенного в девяносто четвертом году, самолично распространял его… А ведь ему было тогда всего двадцать один год. Или Михаил Иванович Калинин — тоже так рос на глазах. Фиолетов… Литвинов, которого мы звали Папашей, непревзойденный конспиратор, и техник Красин… Они очень быстро созревали для революционной борьбы.
— Где он теперь? — встрепенулся Сергей Иванович. — Давно не слышно о Флегонте Лукиче… То война, то эта заваруха… Не пишет, не показывается в родном селе.
