Аптекарь снова кивнул:
— Да, это верно, иногда я даю яд, который невозможно обнаружить в человеческом теле. Я не беру за него платы, так как уверен, что такие случаи заслуживают внимания. Я уже оказал содействие многим убийцам.
— Прекрасно, — оживился Сангстрём. — В таком случае дайте и мне яда.
Аптекарь усмехнулся:
— Я уже дал вам его. Когда кофе закипел, я понял, что вы заслужили этот яд. И, как я уже говорил, бесплатно. Однако, противоядие, если вы его захотите получить, будет стоить денег.
Сангстрём побледнел. Он предусматривал — нет, не такой вариант, но что его вообще попытаются обмануть или шантажировать. Он нервно вытащил из кармана пистолет.
— Ну нет, на это вы не рискнете, — снова улыбнулся аптекарь. — Разве вы в состоянии сами найти здесь, — и он повел рукой вдоль полок, — среди сотен склянок нужное противоядие? Вы ведь можете взять и более сильный, быстродействующий яд. Впрочем, если вы считаете, что я блефую и что вы вовсе не отравлены, то стреляйте. Но через три часа, когда начнет действовать яд, вы поймете, что я говорил правду…
— Сколько вы хотите за противоядие? — пробурчал Сангстрём.
— Вот это разумный вопрос, — заметил аптекарь. — Всего пять тысяч. В конце концов, нужно же жить. И если предотвращение убийств считать своим хобби, то нет никаких причин, мешающих зарабатывать на этом, не так ли?
Сангстрём сжал губы и опустил пистолет, но держал его наготове. Затем вытащил бумажник. Может быть, пистолет пригодится, когда противоядие будет получено? Он отсчитал пять тысяч и положил на стол. Но аптекарь вовсе не спешил взять деньги.
— И еще одну мелочь, — проговорил он, — для гарантии безопасности вашей супруги и моей скромной особы. Сейчас вы составите письменное признание в вашем намерении — теперь уже, я надеюсь, отвергнутом — отравить вашу супругу. Затем вы соблаговолите подождать, пока я прогуляюсь до почтового ящика и отправлю это признание своему приятелю в криминальную полицию. Он сохранит его как вещественное доказательство на случай, если вы вздумаете убить свою супругу или вашего покорного слугу. Затем я спокойно вернусь и вручу вам противоядие. А пока что — вот вам перо и бумага… Да, и еще одна просьба, хотя я на ней и не очень настаиваю: вы, пожалуй, расскажете вашим знакомым о моем яде, который невозможно обнаружить в теле, не так ли? Ничего нельзя знать заранее, мистер Сангстрём. Жизнь, которую вы таким образом спасете, может оказаться вашей жизнью. Особенно если у вас есть враги…
Роберт Прессли
Прерванный сеанс
Моя жена готовит, как ангел, а ее научный багаж позволяет ей уверенно найти переключатель телевизионных программ. Так оно и должно быть, конечно… Понятно, меня злит, что именно она изобрела способ путешествовать во времени…
Вечер. Я сижу у камина. Аннабел штопает носки. И вдруг она заявляет — просто так, на ровном месте: «Завтра вечером я иду в гости».
Я что-то тихо бурчу в ответ. Это вовсе не значит, что я невежлив. Просто в этот момент я погружен в сложное уравнение из новой книги Сиберга по пси-электронике.
«Программа с Дэнни Динглфутом тоже завтра вечером», — объясняет она. По крайней мере она полагает, что это — объяснение. Убежден, можно прожить с женщиной сто лет и не научиться понимать ее логику, если таковая существует.
«Правильно, завтра, — соглашаюсь я, чувствуя, что ход уравнения начинает от меня ускользать, — ну, и что же?»
«О нет, ничего».
Теперь уже я не сомневаюсь — придется перелистать шесть страниц обратно. Когда женщина говорит «о, нет, ничего», она безусловно имеет в виду «очень даже чего» и лучше вам выслушать ее, а не то будет худо.
Я складываю книгу у себя на коленях и терпеливо говорю: «Ладно, послушаем, что у тебя на уме». Она оскорбляется: «Если ты так относишься…»
«Как я отношусь? — спрашиваю. — Я охотно готов выслушать все, что ты хочешь сказать».
«У тебя такая мина, будто тебя заставляют бросить все, что тебе дорого, чтобы несколько минут послушать собственную жену. Каждый раз, когда ты утыкаешься носом в книгу. И хоть бы в самом деле занимался чем-нибудь стоящим!»
Это уже задевает меня всерьез. «Милочка, — молю я, — пойми, что электроника — моя работа. Она платит за квартиру, за бекон, за кости для собаки. А эта книга Сиберга — новинка».
Она внимательно изучает штопку, точно я — пустое место. Прием проверенный. Кто-нибудь, верно, додумается: женщина — вот кто способен сломить волю упорнейшего из политзаключенных.
«Ну, — говорит она, когда снова начинает меня замечать, — ну, если ты так много знаешь из своих книжек, почему ты не придумаешь чего-нибудь для дома?»
Мне все-таки хочется сегодня еще вернуться к Сибергу, и потому я спрашиваю: «Например?»
«Я тебе уже говорила, но ты не слушал».
«Ты говорила только, что завтра вечером идешь в гости и программа с Дэнни Динглфутом передается по телевидению тоже завтра вечером. Очевидно, тебе придется ее пропустить, не так ли?»
«Сто часов прошло, как я тебе это сказала. Но ты же знаешь, я никогда не пропускаю Дэнни, и будь ты на самом деле такой умный, как тебе кажется, ты бы сделал так, чтобы я посмотрела завтрашнюю программу сегодня!»
Она не поставила в конце фразы восклицательного знака — его поставил я. Ей это не пришло в голову просто потому, что она совершенно не представляет себе, что именно говорит, что означают эти слова.
«Моя дорогая Аннабел, — говорю я. — Почему бы тебе не отправиться на кухню и не приготовить ужин. Я убежден, что ты сделаешь это божественно. И пока ты будешь готовить, чуточку поразмысли — как это можно увидеть сегодня программу, которую не начнут передавать раньше завтрашнего дня».
Когда она идет на кухню, носик ее выражает бесконечное пренебрежение. С порога она бросает замечание, ответ на которое я не побоялся бы потребовать у самого Сиберга.
«Я ведь могу узнать погоду на завтра, не так ли?» — говорит она.
По службе мне часто приходится выезжать из города. На этот раз я возвращаюсь лишь через неделю.
Жена берет у меня пальто, ведет меня прямо в кухню, где мы едим, когда нас только двое и не для кого устраивать помпу, и там ставит передо мной тарелку с одним из ее знаменитых суфле, которые я готов есть утром, днем и ночью. Ее суфле предельно воздушны — их необходимо придержать, чтобы не дать им улететь. И очень разнообразны. Розовое — самое легкое из всех. Она подкрашивает его капелькой кларета. Я ем молча — было бы святотатством разговаривать за этим блюдом. Кроме того, я помню спор, который однажды разгорелся у нас как раз по поводу розового суфле. Я как-то попытался ей объяснить, что розовое суфле легче всех остальных благодаря счастливому совпадению: точка кипения алкоголя, содержащегося в кларете, совпадает с температурой свертывания яичного белка. Она невероятно разозлилась. Сказала, что я понятия не имею о том, что говорю, мол, каждый может мне объяснить, что секрет приготовления суфле заключается в способе взбивания белка. В тот раз мы не разговаривали целых два дня.
