– Кстати, что твой роман?
– Ты про что?
– Про парня со смешной фамилией.
– Встречаемся. Ничего серьёзного.
Варшавский чувствует, что Майя врёт. Неосознанно. Даже не отцу, а самой себе. Ничего серьёзного с её стороны, а парень наверняка влюблён по уши.
Он не знает, о чём говорить с дочерью. Хочется рассказать о предстоящей встрече с Якобсеном, но нельзя, да и неинтересно ей это. Его жизнь превратилась в стандартную череду распоряжений, решений, совещаний, переговоров. Ничего нового уже много лет.
– Как лаборатория?
– Какая из?
– Времени. Про анабиоз, думаю, рассказывать нечего.
– Ну почему? Я при случае могу собрать и разобрать анабиозис голыми руками. При том, что ты сам знаешь, откуда они у меня растут.
Варшавский смеётся.
– А время… Моя роль невелика. То есть я планирую предстоящие испытания. В какое время отправиться, что туда с собой взять, на каком языке разговаривать. Хотя до путешествия ещё далековато.
– Но движение есть?
– Едва теплится. Думаю, когда мне стукнет сто лет, как раз можно будет начинать испытания.
Еда вкусная. Электронный повар редко ошибается.
Майя хочет вернуться к разговору о покушении, но не решается.
– Не нужно об этом, – говорит Варшавский. – Правда. Мне не хочется об этом говорить.
Она кивает.
– Хорошо.
Нам не о чем больше говорить, детка. Была мама, но её давно нет. Мама была связующим звеном. Переводчиком с политического на детский. Теперь детский уже не нужен, но переводчика всё равно не хватает. С политического на человеческий.
Кстати, о покушении. Если бы на пути Варшавского стоял один-единственный конкурент, который мешал бы осуществить задуманное, Варшавский бы не сомневался. Он поступил бы так же. Автоматический пулемёт гораздо надёжнее, чем слова и обещания.
CSR-24K. Варшавский никогда не слышал такого названия. Нужно спросить вечером.
– Ты давно был у мамы?
Полтора года. Но два месяца назад он врал, что недавно.
– Два месяца.
– Сходи. Она любила тебя.
В этих словах чувствуется: «А ты? Ты любил её?»
– На неделе.
Майя кивает. Она не верит ему, и в этом права.
Интересно, из чего делают мясо, которое у него в тарелке. Оно выглядит как мясо и пахнет как мясо. Скорее всего, его выращивают напрямую. Просто клонируют мясных зверей, огромные туши с простейшей системой кровообращения и пищеварения. На вкус они могут быть говядиной, свининой, курицей. Чем угодно.
Зря он заехал.
– Па, я тебя люблю, – говорит Майя и проводит рукой по его щеке. – Ты не огорчайся. Это generation gap, пройдёт. Может, я тоже в политики пойду, когда машину времени дострою.
Он улыбается.
– Ну вот, – Майя улыбается в ответ. – Так гораздо лучше.
– Я тоже тебя люблю, девочка, – говорит он.
8
Господин начальник полиции Верхней Москвы Владимир Саввич Колесниченко внешне похож на Варшавского. Подтянутый, с намечающимся животиком, темноволосый мужчина лет пятидесяти пяти. Хотя на самом деле – гораздо старше. Они с министром сидят в большом кабинете друг напротив друга. Колесниченко – в огромном кресле, где утопает даже его большое тело. Варшавский – на удобном диване.
Они слишком давно друг друга знают, чтобы разводить официоз.
– Ну, Анатолий Филиппович, неофициальную часть мы закончили.
Неофициальная часть – пожимание рук, вопросы из серии «как дочь», «как внуки», комплименты выступлению Варшавского на пресс-конференции.
– Да, – соглашается Варшавский.
– Тогда я тебе, Анатолий Филиппович, сейчас расскажу, что произошло, а ты мне расскажешь, почему это произошло.
Он умный, этот старый лис.
– Слушаю.
– Ну, как тебе, наверное, сказали, это автоматический пулемёт системы CSR-24K…
– Мне незнакома эта модель.
– И не должна быть. Это не серийная модель. Ты же понимаешь: пулевое оружие сегодня имеет не очень высокую востребованность. Точнее, узкую. Спецоперации определённого свойства и так далее. Когда известно, что террористы в здании вместе с заложниками, весь дом аккуратно усыпляют, причём мгновенно. А вот для убийства кого-то одного, да ещё в окружении, ничего лучше пулевого оружия не придумали. CSR- 24K – это экспериментальный образец. Их изготовлено едва ли полсотни. Каждый экземпляр не просто отслеживается электронными методами, но пронумерован механически – микрогравировкой на корпусе и на каждой детали в отдельности. Удалить такую микрогравировку нельзя никак.
– И?
– На том пулемёте, из которого тебя пытались застрелить, нет микрогравировки как таковой. Экземпляр не отслеживается по компьютерным базам. Он вообще не должен существовать. Но он существует.
– Как его пронесли в Верхнюю Москву?
– Ну, это было просто. Более того, мы уже отследили нескольких исполнителей. По одной детали проносили в течение месяца.
– Кто?
– Техники-лифтёры. Разные. Пока отследили двенадцать человек.
– Они знали, что перевозят?
– Нет. Каждому хорошо заплатили за один рейс с одной контрабандной деталью. Технический лифт не так строго отслеживается, как пассажирский. Плюс к тому есть подозрение, что охранникам тоже приплатили. Но они отрицают, не докажешь.
– А камеры?
– А что на камерах? Сидят охранники с закрытыми глазами. Информация прямо в мозг поступает. Не отследишь, если они что-то намеренно пропустили.
– Я имею в виду камеры в технических лифтах.
– По ним и отследили. Первым нашли парня, который корпус пулемёта перевозил. В несколько дежурств перевозил. Сначала контролировал первый ярус, там и оставил до следующего дежурства. Потом ещё четверть пути. Потом ещё. Три недели вёз. Но зато не заметили. Нет ни одной записи, где бы он заходил в лифт на Земле с этим корпусом и выходил с ним же в Верхней Москве. Но всё равно шило в мешке не утаишь, деталь великовата. Когда его отследили, стали целенаправленно остальных отслеживать. Большую часть нашли. Но того, кто, например, спусковой крючок вёз, не найти, конечно. Сканеры на технических выходах часто вообще отключены, так что в кармане можно хоть пакет героина пронести.
– Меры приняли?
– Конечно. Теперь эту калитку прикрыли. Жаль, что поздно.
– Главное, что прикрыли. Хорошо, а что за фирма там была?
