населения и продавать на рынке. Так ведь и пенсии набежало, поди, немало. Все сниму с книжки и – в путь!
– Еще вот возьми травок сушеных. Отвар делать не ленись, в нем твоя сила и долголетие. Иногда добавляй по несколько граммов спирта или, на худой конец, водки. Хорошо восстанавливает. Ну, с Богом!
Филипп Васильевич, взяв мешочек, и поцеловав руку Никодима, двинулся в путь. Оказавшись на другом конце пожни, обернулся и отвесил на прощание низкий, земной поклон.
Быстрое течение несло лодку по темной, мистической глади таежной реки. Из такой воды не только хариус плеснуть может, но и сама русалка неожиданно показать голову, поманив путника нежным голосом на илистое, черное дно. А с крутого берега, то пень вековой лешим зыркнет, то филин протяжно ухнет, то стволы деревьев заскрипят под напором ветра.
Старый Филипп чувствовал, что за время жизни в пустыни в нем произошла какая-то неуловимая перемена. Нет, отражение в воде все того же человека: лобастого, бородатого, голубоглазого. А вот взгляд стал подмечать гораздо больше в окружающей природе, чем до этого. Если точнее выражаться, то он научился смотреть, как бы внутрь знакомых предметов, понимать их жизнь, отличая радость от страдания. Слух улавливал не только шорохи и скрипы, но еще жалобы, просьбы, смех и любовный шепот. Мир вокруг наполнился незнакомой до этого жизнью, которая обволакивала одиноко плывущего в лодке человека тонкой, воздушной теплотой. Так, словно бы ангел обнимал крылами, защищая от всего злого и черного. Скоро поворот, а за ним местечко под названием Кривицы. Много лет назад, когда Агаша еще была совсем маленькой, он убил там рысь. Произошла эта история в конце апреля. Весна в тот год сильно задержалась. Словно наказание какое-то на всю деревню свалилось: по ночам стали пропадать куры, иногда даже собак находили с порваной шеей. Взрослые не выпускали в сумерках детей одних даже до туалета. Люди по собственным дворам передвигались вооруженными. Охотники устраивали засады, облавы, но зверь, словно чувствовал и просчитывал все. Проникал в деревню только тогда, когда не ждали; забирал очередную жертву и уходил, оставляя после себя на снегу круглые кошачьи отпечатки. У Кондакова в ту пору пес хороший был, звали Дунаем. Он-то и повел по следу Филиппа Васильевича, унюхивая сквозь порошу запах хищника. Другим собакам такое не под силу было. Через несколько километров, как раз в Кривицах, натыкаются в тайге на поляну, всю изрытую, измятую, словно почивальная перина. Дунай носом повел и давай снег лапами разбрасывать. Залаял, заскулил, подзывая хозяина. Подошел Кондаков, глянул, мать честная, целый склад куриных потрохов и косточек, схороненных, сразу видать, про запас на черный день. Тут-то и решил поставить капкан. Несколько часов просидел в засаде, но зверь не пришел. Решил отлучиться ненадолго домой: отдохнуть и собаке корм дать. А когда вернулся, видит: в стальных кулаках – только задняя отгрызенная лапа. Едва успел склониться над капканом, как в спину удар последовал: затрещал под когтями охотничий тулуп. Хорошо, за плечами ружьишко висело, оно-то и прикрыло шею от смертоносных клыков. Лязгнули по металлу рысьи ножи и скользнули вниз. Этого мига хватило Филиппу Васильевичу, чтобы рвануть из-за пояса нож и наотмашь рубануть себе за спину: снизу вверх, не поворачивая головы. Острое лезвие от паха до ребер вспороло брюшину дикой, таежной кошке. Еще один взмах и – из напряженного горла зверя ударила струя крови, орошая вокруг слегка подталый, весенний снег. Какое-то время Кондаков, пошатываясь, сквозь застилавший зрение пот смотрел на поверженного хищника. Потом поднял скользкий от крови нож и принялся снимать шкуру. Вдруг два маленьких, слепых котенка вывалились из вспоротого живота на окровавленный снег. Минуты две поводили по воздуху лапками, пуская изо рта пузыри, и застыли.
Филипп Васильевич, задавив подкативший к горлу ком, убрал нож, бросив начатое дело, раскидал валенками снег, насколько это было возможно, и положил в углубление зверя вместе с погибшим потомством… «Вот для кого, значит, старалась…» – обронил сдавленно и, закидав могилу сухим лапником, двинулся в деревню. Дома обо всем рассказал жене, но, на беду, услышала Агаша, притаившись за печной занавесью. В истерике билась всю ночь, твердя: «Папа, папа, а вдруг меня, тоже беременную, кто-нибудь убьет!» Сама себя, выходит, сглазила. Кондакову, чтобы отогнать воспоминания, пришлось зачерпнуть ладонью холодной воды и бросить на лицо.
Он сдержал слово, данное самому себе. Тяжело странствовать, когда за шестьдесят. Но иного выбора он для себя не видел. Нет, на здоровье не жаловался: чем-чем, а этим Бог не обделил. Вот только сердце скручивало щемящей тоской, как чувствовало оно, что не скоро доведется увидеть родные места, ой, как не скоро. Понадобилось две недели, чтобы добраться до Узбекистана, где нужно было отыскать родственников Шухрата Омарова. Это была единственная зацепка. Путь назад в Ененьгу был отрезан. Не мог бывший фронтовой разведчик вернуться ни с чем. Никогда бы не простил себе этого. Как бы посмотрел в глаза тех, чьи дети погибли под бревнами? Оставалось искать. Терпеливо и настойчиво.
ГЛАВА 11
Нарастающий топот сотен тысяч копыт заставлял леденеть в жилах кровь тех, кто стоял сейчас в пешем строю. Люди обращались к Богу, прося поддержки, громко молились, плакали, безумно смеялись… Щиты сомкнуть. Держать строй… Слышались команды военачальников… Первая шеренга – на колено. Упереть копья в землю. Вторая шеренга: копья – на плечо… А грохот все нарастал, ширился, готовый вот- вот разорвать перепонки. Уже можно было различить лица атакующих под меховыми шапками… Стоять. Держать строй… Протяжно от стяга на холме взревела труба. И тут же грянул залп из арбалетов по приближающейся коннице. Первую волну срезало, словно косой. Две тысячи железных стрел разом вонзились в цель. На мгновение гром от выпущенного залпа перекрыл грохот кавалерии. От неожиданности колени белого арабского скакуна подломились, и всадник едва не перелетел через голову своего коня. Откуда стреляли? Так далеко не бьют даже монгольские луки. Урагх. Нужно приблизиться на расстояние полета стрелы. Вперед, сыны Великой Степи. Урагх. Второй залп произвел страшные опустошения. Лошади и люди на полном скаку опрокидывались на землю, сминали друг друга, громоздились невообразимыми грудами. Воин на белом коне увидел, как при втором залпе дрогнул ковыль, значит, стреляли с земли, а точнее из вырытых ям. Урагх. Вперед. Наступать. Достать стрелков копьями прямо с седел. Воин рванул из ножен меч. Дорогая дамасская сталь тускло и благородно сверкнула на солнце. Это был сигнал тяжелой кавалерии. Длинные копья накренились и закованная в броню лава, качнувшись, начала разбег. Белый конь нес своего хозяина прямо в сердце битвы, по телам убитых товарищей, перескакивая кучи трупов. Поверх сражения раздались два коротких сигнала трубача – пешая рать моментально перестроилась в «черепаху», прикрывшись щитами с боков и сверху. Но белого было уже не остановить. Дико хрипя, он совершил прыжок в человеческий рост и страшными копытами раздробил щиты над головами пеших, проваливаясь вместе с хозяином в глубину строя. Первого врага воин ударил острием меча в прорезь для глаз. Он не слышал хруста лицевых костей и предсмертного стона поверженного. Боковым зрением увидел занесенный тройной цеп и рубанул туда – кисть вместе с оружием упала на землю, из культи потоком полилась кровь. Защитившись щитом от удара булавой слева, развалил надвое ударом меча с оттягом прямо перед собой зазевавшегося копьеносца. Неожиданно неприятельский строй распался, образуя коридор, по которому несся навстречу воину, одетый в дорогую черную кольчугу, огромный пес. Пасть ощерилась. Лязгнули желтые клыки. И белый арабский скакун с вырванным горлом, обагряя фонтаном крови все вокруг, повалился на бок. Всадник успел выдернуть ногу из стремени и прыгнуть на головы врагов. Урагх. У-ра-ра-г-а-х.
– Что с тобой? – Бальзамов тряс за плечо, стоящего на коленях посреди общественного коридора Джучи, – Джучи, ты где? Отдай мне нож. Здесь нет никакой железной собаки.
Вячеслав схватил за запястье руку с ножом и легонько крутнул.
Внушительное оружие, изготовленное из обломка древнего монгольского меча, с тяжелым стуком упало на пол и отлетело в сторону.
– Собака, она бежит на меня. Она огромна! – дрожащим голосом выкрикивал сын степи. – Убейте ее! Кто-нибудь, убейте ее! Где, где мой меч?
– Сейчас, Джучи, сейчас! Я убью твою собаку! Хотя я очень люблю животных! – Бальзамов пытался придать голосу спокойные интонации. – Гречихин, мать твою, просыпайся! Вечно, когда не надо ты дрыхнешь, как сурок.
– А когда надо, шаркаю по коридорам с отвислой задницей. Что случилось?
– Да, кажется, потомок Чингис-хана белую горячку поймал.
– Что будем делать? – поправляя очки, спросил сонный прозаик.
– Ты какой-нибудь другой вопрос умеешь задавать?
