Нутро заведения, отделанного деревом, встретило гостя мягким приглушенным светом и клубами сизого табачного дыма. Бальзамов спустился вниз по короткой лестнице, на ходу снимая отяжелевшую от воды куртку. Он сразу проследовал в зал, где уже шел концерт. Выбрал столик, заказал подскочившему официанту стакан томатного сока и закурил. Идти в вип-зал, где вокруг столика наверняка грудились ожидавшие своего выступления барды, не хотелось совсем.
– Вяч, ты как сегодня? – Игнат Глухаренко, как всегда, вырос, словно из-под земли, подсаживаясь за столик.
– Я сегодня пас. Просто послушаю. Если хочешь, куплю билет.
– Ты о чем, старик? Отдыхай: нет, так нет. Неплохой концерт намечается. – Арт-директор «Дупла» так же неожиданно и бесшумно испарился.
На сцене, изображая саму невинность, пела белобрысая, короткостриженная бардэсса с украинской фамилией, то и дело бросая томные взгляды в сторону сидящего за первым столиком мужчины. Не нужно было обладать выдающимся умом, чтобы понять, что мужчине отводилась роль спонсора в непростой карьерной схеме исполнительницы. Тонкий ценитель женского творчества сидел в профиль к Бальзамову: верхняя губа сильно выдавалась вперед, подбородок почти отсутствовал, из выпуклой черной родинки на виске топорщилось несколько волосков. И Вячеславу сделалось муторно от всего этого. Песня была насквозь фальшива, как и сама певица, как и все это кафе. Сделав несколько глотков сока, он окинул глазами зал. И к немалому своему изумлению увидел через три столика от себя обнимающуюся парочку: Маришку и ее депутата, Вадима Красносельцева. Они, конечно же, увидели его гораздо раньше, Вячеслав это понял и кивнул, не вставая с места. Грудь словно валуном придавило: неподвижные глаза Вадима сверлили из-за маришкиного плеча глубоко и навязчиво. Бальзамову стало еще более неуютно и одиноко. Захотелось выйти на свежий воздух, надраться до чертей прямо на улице и уехать, сбежать из этого столичного ада. А белобрысая бардэсса тем временем предлагала немногочисленной публике петь вместе с ней незамысловатый припев, хлопая в ладоши у себя над головой и одаривая зал натянутой, лягушачьей улыбкой. Больше всех старался спонсор, перекрикивая вялый хор нестройных голосов, не отличаясь при этом музыкальным слухом и даже чувством ритма. Вячеславу невольно вспомнился Эдик Телятьев с песенкой: «Эх, ма, чемодан, чемодан – два уха. С батареей танцевать можно и без слуха».
Исполнительница, действительно, чем-то напоминала отопительную батарею советского производства: свитер на ее квадратной фигуре торчал валиками и кое-где лохматился выпроставшимися нитками. Наконец, допев свой авторский шедевр, она ковырнула ногтем указательного пальца в носу и, попытавшись незаметно сбить содержимое своей ноздри о джинсы, поклонилась.
На смену исполнительнице с украинской фамилией на сцену бойко запрыгнул хохлатый, молодящийся бард и, окинув зрителей бодрым, зажигательным взглядом, замолотил по струнам, запев приветственные строчки, состоящие из сплошных литературных штампов. Зал расплывался в комсомольской улыбке, явно ностальгируя по кострам и палаткам. Даже официанты засновали, слегка пританцовывая. Бард много раз повторил слово «здорово», исполняя свою нетленку, по окончании несколько раз вдарил по струнам, с чувством зажимая навороченный аккорд; последнее было явно для того, чтобы продемонстрировать свою музыкальную изощренность.
Следующий номер явился кульминацией всего первого отделения: на сцену вышла целая группа исполнителей, состоящая из лысоватых туристов и низенькой горбоносенькой девушки неопределенного возраста. Они с чувством запели, покачивая в такт и не в такт головами. Немного грустные и немного натянутые улыбки почти у всех обнажали зубные проблемы. Девушка иногда солировала, но почему-то обязательно в тех местах песни, где речь шла о нетленности мужской дружбы. Все произведение было пронизано возвышенной грустью неизбежного расставания. По окончании сего душещипательного номера зал аплодировал стоя, то ли действительно покоренный творчеством певцов, то ли мечтая быстрее направиться в туалетные комнаты.
– Вячеслав, слава Богу, наконец-то я вас нашла! – Неожиданный голос заставил вздрогнуть Бальзамова: – Меня зовут Саша, Александра. – Девушка протянула руку.
– Как вы узнали, что я буду здесь?
– Да никак. Я просто захожу сюда каждый вечер и все время о вас спрашиваю вон у того человека, – Саша кивнула на Глухаренко.
– Такая девушка, как вы, вряд ли может быть свободна. Неужели нет супруга или, как часто бывает в наше время, спонсора? Ну-ну, только не обижайтесь: сказал глупость, готов исправиться.
– Супруг есть, да не про мою честь. Решила уйти. Мало того, что ревнует ко всем столбам в околотке, так еще вечные истерики по поводу и без.
– Бизнесмен? Нервы у таких людей ни к черту. У меня они жалость вызывают.
– Да в том-то и дело, что нет. Так, обычный мелкий чиновник с хорошей зарплатой: работает помощником консула в Африке, а уж гонору, как у павлина, распустившего хвост. Все, с меня хватит. А после того, как вас однажды увидела, на все иначе смотрю.
– Вам здесь нравится?
– Издеваетесь. Я и в прошлый раз, когда вас увидела, оказалась здесь чисто случайно: подружка уговорила. Хотя лукавлю немного: о вас-то я уже слышала, точнее ваши песни. Пел как-то один актер, кудрявенький такой, все время приплясывает немного, да знаете вы его.
– Догадываюсь, кто. У них, у актеров, жизнь такая: не попляшешь – не споешь. Форма должна довлеть над содержанием.
– Я как услышала, то между песнями решила из зала выйти: дух перевести.
– Спасибо, Саша, вы добрая. – Бальзамов хоть и сказал шутливо, но почувствовал, что где-то в глубине, под сердцем, нарастает ощущение чего-то очень родного. Захотелось взять ее за руку, подержать, отогреться самому и согреть исчерченную венами руку: – Судя по вашим рукам, вы знаете, что такое тяжелый труд не понаслышке.
– Почему вы все время говорите как-то не вполне серьезно?
– Не обижайтесь, это от комплексов, наверно. В данный момент нахожусь в непростой ситуации. Интересно, который час?
– Абсолютно с вами согласна. Давайте уйдем отсюда.
– В общежитие за красивой и чистой любовью? Только туда мне сейчас совсем не хочется. Как-нибудь потом объясню, почему.
– Совсем не обязательно. Просто выйдем на воздух, прокатимся на машине. Я вас подвезу потом. А насчет приглашения, я все понимаю. Творческий беспорядок в комнате и все такое. Нужно подготовиться.
– Вы тоже шутить умеете. Что ж, идемте. Будем пить пиво на промозглом ноябрьском ветру.
– Я за рулем, но в другой раз поддержу, хотя пиво не очень понимаю.
Они вышли на улицу. Ветер, словно поджидая их, с грохотом соскочил с крыши и стал подталкивать в спину. Бальзамову вдруг захотелось дышать этим ветром, бежать вслед за ним от нависшего, обступившего со всех сторон кошмара. Бежать с этой женщиной, которую видит-то первый раз в жизни, далеко в медвежью глушь, и жить тихо, по-людски, лелея маленькие человеческие радости. Бросив вороватый взгляд на нежную раковину ее уха, он вдруг понял, что, оказывается, много лет скучал по теплой, нормальной, обычной семейной жизни с ее хлопотами и заботами. Что вся эта столичная кутерьма с неоновыми вывесками, фуршетами, быстротечными романами не стоит голубиного плевка… Александра. Какое нежное имя. Старик Хемингуэй любил имя Мария, не напрасно в романе «По ком звонит колокол» он вложил в уста девушки с этим именем всю мудрость и любовь опаленной войной Испании. Но если бы он узнал имя Александра…
– Сюда, – сказала Саша: – Мы пришли. Вот моя машина.
– А где же отливающий серебром мерс? Никогда внутри не сидел.
– Нет мерса, испарился вместе с мужем, точнее, я его сама испарила из своей жизни навсегда. Теперь довольствуюсь жигуленком и очень даже рада. Правда, Жужа, мы ведь счастливы? – Саша провела по зеленоватой поверхности капота заботливой рукой.
– Давно водите машину?
– Очень, уже, как минимум, лет двадцать. А вы с рулем дружите?
– Да, – соврал Бальзамов, усаживаясь впереди: – Заядлый гонщик.
