силой распахнулась большая двустворчатая дверь на другом конце галереи, и шесть-семь богато одетых молодых дворян ворвались в сени; почти все они были вооружены шпагами.
— Кто это осмеливается вторгаться в наш дом? — вскричал один из них.
— Искрошить его в куски! — воскликнул другой. — Пусть заплатит за сегодняшние обиды и раны — это кто-то из людей Лесли.
— Нет, клянусь святой Марией! — отозвался третий. — Он из отряда этого архизлодея и облагородившегося простолюдина — Хэлберта Глендининга, в прошлом — церковного вассала, а ныне — грабителя церковных имуществ, который присвоил себе титул барона Звенела.
— Да, это так, — сказал четвертый, — его выдает ветка остролиста — их отличительный знак. Придержите-ка дверь, он сейчас ответит за свою дерзость!
Двое щегольски одетых молодых людей выхватили шпаги из ножен, подошли к двери, через которую Роланд вошел в сени, и стали возле нее, чтобы помешать его возможному бегству. Остальные надвинулись на пришельца, у которого хватило разума понять, что всякая попытка оказать сопротивление заведомо обречена на неудачу. Несколько человек заговорили одновременно, отнюдь не дружелюбным тоном, спрашивая его, кто он и откуда, как его имя, с каким делом явился и кем послан. Обилие посыпавшихся вопросов было обстоятельством, которое могло ненадолго оправдать его молчание; наступило что-то вроде краткого перемирия, срок которого не успел истечь, как в сени вошел человек, при чьем появлении люди, угрожающе сомкнувшиеся вокруг Роланда, почтительно расступились.
Вошедший был высокий, статный мужчина; его черные волосы уже были тронуты сединой, но взгляд и надменное выражение лица говорили о том, что духом он еще молод. Одет он был в свободную рубашку голландского полотна, во многих местах испачканную кровью. Прямо на рубашку была накинута подбитая дорогим мехом алая мантия, возмещавшая небрежность его туалета. На голове у него была шапочка из алого бархата, украшенная, по обычаю вельмож того времени, тонкой золотой цепочкой, трижды обвитой вокруг тульи и заканчивавшейся медалью.
— Кого это вы тут обступили с таким грозным видом? — спросил он. — Разве вы не знаете, что под этим кровом каждый, кто приходит с мирными намерениями или же как открытый и смелый враг, вправе рассчитывать на благородное обращение?
— Но этот человек, — ответил один из юношей, — негодяй, коварно проникший сюда, чтобы шпионить.
— Я отвергаю это обвинение, — решительно заявил Роланд Грейм. — Я пришел, чтобы повидать милорда Ситона.
— Нечего сказать, правдоподобная выдумка, — отозвались его недоброжелатели. — Особенно в устах ратника из отряда Глендининга.
— Погодите, молодые люди, — сказал лорд Ситон, ибо это он сам и был. — Дайте-ка мне поглядеть на юношу. Клянусь небом, именно он, меньше чем полчаса тому назад, храбро стал на мою сторону, когда некоторые из моих слуг проявили больше заботы о своих драгоценных особах, нежели обо мне. Отойдите от него, ибо он заслуживает, чтобы вы, вместо вашего грубого обращения, оказали ему почетный и дружественный прием.
Все попятились, повинуясь приказу лорда Ситона, а он, взяв Роланда Грейма за руку, поблагодарил его за быстроту и отвагу в оказании помощи, добавив, что не питает никаких сомнений в отношении цели его прихода: она, конечно, заключается в том, чтобы осведомиться, не опасно ли он ранен.
Роланд низко поклонился в знак согласия.
— Или, быть может, у тебя есть ко мне какое-нибудь дело, в котором я могу быть тебе полезен? Я рад был бы доказать не только на словах, как высоко я ценю твою доблестную и своевременную поддержку.
Но паж, сочтя за благо придерживаться именно того объяснения своего визита, которое так кстати подсказал ему сам лорд Ситон, ответил, что желание увериться, что жизнь его светлости вне опасности, было единственной причиной его вторжения. Ему показалось, добавил он, что милорда задели в схватке.
— Пустяки, — сказал лорд Ситон, — ничтожная Царапина. Я как раз снял камзол, чтобы хирург мог перевязать ее, да вот эти горячие молодые люди подняли крик и помешали нам.
Роланд Грейм еще раз отвесил глубокий поклон и собрался уходить, ибо теперь, когда ему больше не грозило быть принятым за шпиона, он начал бояться, что его спутник, Адам Вудкок, так бесцеремонно им покинутый, либо явится сюда в поисках пропавшего товарища и создаст этим для него новые затруднения, либо просто уедет, бросив его на произвол судьбы. Но лорд Ситон еще не хотел отпускать его.
— Погоди, молодой человек, — сказал он, — назови мне свое имя и звание. За последнее время Ситону стало привычнее, чтобы его покидали друзья и вассалы, нежели чтобы посторонние оказывали ему помощь. Но, возможно, в мире наступят перемены, и тогда он сможет вознаградить своих доброжелателей.
— Меня зовут Роланд Грейм, милорд, — ответил юноша, — я — паж и в настоящее время состою на службе у сэра Хэлберта Глендининга.
— А что я говорил? — произнес один из молодых людей. — Пусть меня повесят, если это не отравленная стрела из еретического колчана. Уловка, и больше ничего — послать своего шпиона, чтобы он втерся к вам в доверие. Они умеют обучать и мальчиков и женщин быть лазутчиками.
— Что касается меня, то это ложь! — сказал Роланд. — Ни один человек в Шотландии не смог бы меня выучить такому гнусному делу.
— Я верю тебе, юноша, — сказал лорд Ситон, — ибо ты наносил удары шпагой так добросовестно, что это не могло быть по сговору с теми, кому они предназначались. Но, право же, я меньше всего мог ожидать помощи в нужде от кого-нибудь из людей, состоящих на службе у твоего господина; и я хотел бы знать, что заставило тебя вмешаться в стычку и принять мою сторону с опасностью для собственной жизни.
— Прошу прощения, милорд, — ответил Роланд, — но я думаю, что мой господин и сам не стал бы стоять сложа руки, если бы у него на глазах уважаемого человека одолевали в неравном бою и если бы он один мог этому человеку помочь. По крайней мере так учили нас в замке Эвенелов понимать рыцарство.
— Значит, доброе семя упало на плодородную почву, — сказал Ситон. — Но увы, если ты будешь следовать долгу чести в войнах нашего бесчестного времени, когда хитрость восторжествовала над законным правом, тебе, мой бедный мальчик, долго не прожить на этом свете.
— Пусть я проживу недолго, но с честью, — ответил Роланд Грейм. — А теперь позвольте мне, милорд, откланяться вашей милости и удалиться. На улице меня ждет товарищ, которому я поручил свою лошадь.
— Так возьми хоть это, молодой человек, — произнес лорд Ситон, отстегивая от своей бархатной шапочки золотую цепочку с медалью. — Носи и вспоминай меня.
Роланд был немало польщен этим подарком; приняв из рук Ситона цепь, он тотчас прикрепил ее к своей шляпе, так как уже видел, что молодые щеголи тоже носят такие украшения. Затем он вновь поклонился барону, вышел из сеней, пересек двор и появился на улице как раз в ту минуту, когда Адам Вудкок, раздосадованный и встревоженный его отсутствием, решился бросить лошадей на произвол судьбы и отправиться на поиски своего юного спутника.
— В чей амбар ты вломился на этот раз? — вскричал он, испытывая большое облегчение, хотя лицо его показывало, что он изрядно волновался.
— Не задавай никаких вопросов, — сказал Роланд, ловко вскакивая в седло, — а лучше посмотри, как мало требуется времени, чтобы раздобыть золотую цепь. — И он показал на свое новое приобретение.
— Неужели ты, упаси господи, украл ее или отнял у кого-нибудь силой? — воскликнул сокольничий. — А если нет, то я ума не приложу, откуда к тебе могла попасть эта вещица. Я частенько бывал здесь, и даже по целым месяцам, но еще никто не дарил мне ни золотых цепей, ни медалей.
— А я, как видишь, раздобыл себе такую штучку после менее продолжительного знакомства с городом, — ответил паж. — Но в твоем честном сердце не должно быть места тревоге, Адам: эта вещь не украдена и не отнята силой — она получена честным путем, владелец подарил мне ее по своей доброй золе.
— Ах ты, черт тебя побери! Повесить бы тебя на твоей фанфароне!note 29 — воскликнул сокольничий. — Не зря мне кажется, что ты и в воде не потонешь, и в огне не сгоришь, и пеньковая веревка тебя не удавит. Тебя прогнали с должности пажа при
