поняли это уже давно.)
И снова пришел июнь, год сорок второй. Шандор оказался в Четвертом бомбардировочном дивизионе в составе Первой авиационной группы, которой командовал его тезка, полковник Андраш. И по большому счету все могло бы остаться как и прежде — «Ю-86», не слишком частые вылеты; только опасности стало больше, да лица окружающих — серьезнее.
Но не получилось. Уже второго июля Шандора командировали к немцам. В эскадрилью пикирующих бомбардировщиков «Юнкерс-87» — тех самых «юнкерсов», которых венгры так и не дождались в сорок первом.
'Ю-87'. 'Штука'.
Ах, «Штука», «Штука», тонкохвостая «Штука». Твоя хищная пасть, твои нацеленные на жертву лапы, и этот вой твоих сирен… 'Штука'-ласточка, 'Штука'-стервятница.
Ефрейтор Советской Армии Алексей Корчук был до того иссушен битвами, что обрел свойственное некоторым старым солдатам нечеловеческое бесстрашие. «Штуки» дождем сыпались с небес, бомбы — мелкой моросью; а он дымил козьей ногой и бормотал:
— Воют, блядь, воют… А хули они воют?
— Стращают, лаптежники, — иронически отвечали ему боевые товарищи.
Здесь все было по-настоящему. В лазурной бесконечности Черноморья (вода, воздух, синий дым) шла война без правил; без жалости; без оглядки.
В этом опасном пространстве хищными рыбами обитали «Штуки». Шандор попал в эскадрилью Руделя. И лучше, право слово, выдумать не мог. Ганс Рудель уже тогда был знаменитым бомбером, одним из лучших пикировщиков Люфтваффе. Позже о нем сложат легенды, позже он превратится в эпитомию пилота без страха, — но с упреком, — позже он потеряет ногу, переживет многое и многое, позже попадет в плен. И позже он напишет книгу воспоминаний. (Но в той книге не будет ни слова о венгерских стажерах под его командованием.)
Они стояли близ Симферополя: великий авиатор и стадо зеленых юнцов, которые быстро выбирали один из двух путей — в могилу или в асы.
Шандор учился. Ему, классному летчику, «Штука» давалась без лишнего сопротивления, как норовистая лошадь опытному наезднику. Он совершил несколько десятков боевых вылетов, бомбил обозы, танки, мосты и корабли, был дважды ранен пулями советских Яков, потерял трех стрелков, один раз горел, совершил вынужденную посадку, но уцелел и был подобран самим Руделем.
Капитан (уже капитан; кавалер чего-то там и почетный кто-то там) Дебречени прошел огонь и воду; и не сломался, но стал тверже и опаснее. Не так давно, всего пару лет тому назад, он был не более чем праздным летуном, блистательным гусаром на стальном пегасе. Тихая война по-венгерски сделала его солдатом. Теперь он стал воином.
Незадолго до Сталинграда Шандора отозвали. Вместе с майором Ене Корошем он должен был наконец-то заняться формированием венгерской эскадрильи пикировщиков. Нет, никакого особенного энтузиазма они уже не чувствовали. Все это перестало быть для них приятной прогулкой с легким привкусом приключения, и оттого их не очень занимало: на чем летать, где и с кем.
Так что для них не стало большим потрясением, когда немцы подвели и на этот раз. Шандор не отказался бы вернуться к Руделю, и вновь воевать вместе с лучшими из лучших, но командованию было не до того. Он остался в венгерской бомбардировочной.
В ту зиму он летал на сто одинадцатых «Хенкелях», получил внеочередное ранение, дальше четыре месяца валялся в лазарете, вышел, записал на свой счет два сбитых истребителя, потерял машину (с трудом дотянул до своих, выбросился с парашютом, вывихнул ногу), и — все-таки дождался.
В июле венгры получили дюжину «Штук» серии D-3. Старушки «Доры», — на таких же Шандор летал над Украиной, — они уже были изрядно потрепаны в боях и никак не относились к последнему слову техники уничтожения людей и материальных ценностей.
К августу сорок третьего эскадрилья пикировщиков 'Кокосовый орех' с майором Корошем во главе прибыла на восточный фронт.
В небе над СССР оставалось мало места для подуставших «юнкерсов». За два прошедших года истребительная авиация иванов набрала силу, а зенитки нынче ховались в каждой лощине.
В течение трех недель они потеряли четыре «Штуки». И Дебречени с Корошем, как и всем остальным, невзирая на полученный во время стажировки в Люфтваффе опыт, постоянно приходилось латать пулевые пробоины в своих машинах. Стрелок Шандора сбил два МиГа и был убит ответной пулей. Новый, Ласло, сбил четыре истребителя, и тоже был убит.
Он погиб как раз в тот несчастливый день, когда Шандора подожгли под Киевом. Шандор опять прыгал. Он видел на земле войска большевиков, он знал, что ветер нынче с запада, — и проклинал то и другое. Впрочем, он всегда брал с собой пистолет с одним патроном. Потому до плена дело не дойдет.
Так он считал.
Очевидно, русский истребитель считал так же. Он проводил «Штуку» Шандора до столкновения с землей и вернулся. А вернувшись, расстрелял по беспомощному парашютисту остаток боеприпаса.
Черт его знает, родился ли Шандор в рубашке, или же, наоборот, довлел над ним тяжелый рок, только его не убило. Он получил пару пуль и потерял сознание.
Очнулся уже в ежовых рукавицах СМЕРШа.
Как говорится, опустим, право, завесу жалости над этой сценой.
Была кровь и боль, а если вам нужны подробности — почитайте что-нибудь вроде 'Молота ведьм' или Яна Потоцкого.
Прошло четыре дня. Шандор числился в пропавших без вести; немцы понемногу отступали.
Как говорится — 'с ожесточенными боями'.
И тут из зелено-бурой азиатской орды перед изумленными арийцами возник страшный призрак. Был он бледен и небрит, весь в синяках и ссадинах; раны его сочились сукровицей, а в глазах застыло отчаяние.
Аппариция сия рванула вперед по кочкам, воронкам и брошенным окопам, преследуемая ожесточенным огнем легкого стрелкового оружия коммунистов, — и не зацепило ее, как призраки неуязвимы есть для пуль, и добралась она к своим условно-жива и в последние полчаса невредима, и завопила от счастья диким голосом, и ударилась оземь бездыханна.
Это был Шандор Дебречени. Его не отправили в тыл, не расстреляли, и как-то же удалось ему бежать, удалось добраться до фронта и перейти его. Не изловили, не подранили — дошел до своих.
И угодил прямо в ласковые руки отряда эсэсовцев. Оправясь от ошаления, те особо разбираться не стали и сломали Шандору еще пару ребер.
Но СС, знаете ли, это все-таки не СМЕРШ, — их параноидальные задвиги несколько сдерживались знаменитым Дойче Орднунгом. Шандору впору бы назначить этого Орднунга главным божком своего личного пантеона, поскольку только благодаря ему он и остался жив еще на некоторое время. (Чему в тот момент не очень-то обрадовался.)
Конечно же, на орехи ему перепало, что вашей белочке; церемониться с потенциальным диверсантом никто не собирался — не то было время. Но все ж командир подразделения — их славное штурмбанфюрерство — сделал запрос, озаботился прояснением ситуации, а установив факты с некоторой степенью достоверности, даже и соизволил принести Шандору извинения за некоторую несдержанность своих людей: 'Но, герр капитан, вы, я надеюсь, понимаете, что рисковать мы просто не имеем права — слишком многое поставлено на карту'.
Шандора наскоро заштопали, и в октябре сорок третьего он вернулся в свою эскадрилью. Больше не летал: «Kokuszdio» уже отбывал с фронта. Восемь из двенадцати «Штук» были потеряны, в живых остались всего пятеро из летного состава. Скорее, четверо. Эйфория побега прошла у Шандора в первые же мгновения пребывания у эсэсовцев, — и отнюдь не из-за одних лишь вдумчивых арийских побоев, — да так и не вернулась. Даже самая простая радость быть живым, даже самое естественное для него — желание летать — и те не появлялись больше. Он валялся на койке куском мертвечины, и с извращенным удовольствием ощупывал грубый надлом внутри себя.
