— Гля, как ебнуло, — сказал он своему боевому товарищу, наблюдая за падением обломков очередной 'Штуки'-смертницы, у которой от точного попадания сдетонировала боевая часть.
— Нехуево, — степенно подтвердил боевой товарищ и поправил ремень ППШ.
'Пиздец' — очень хорошее слово. «Капут» не может передать всю глубину ситуации.
'Ласточки' поступали едва-едва и часто бились даже в тренировочных полетах, и потому смертники faute de mieux продолжали летать в основном на «Штуках» — с теми же мизерными результатами.
С каждым днем существование становилось все дерьмовее и дерьмовее. А осенью сорок четвертого дело было совсем уж труба. «Фениксы» тогда стояли в Венгрии. Хотя Шандор не видел в этой стране ничего общего с той Венгрией, в которой он жил до войны. Зато она была похожа на Венгрию пятнадцатого года. На Венгрию, в которой он родился.
В середине октября адмирал Хорти заявил о перемирии. Германская Двадцать четвертая танковая дивизия устроила в Будапеште небольшую бучу, и посадила идейного нациста Салаши на место обосравшегося регента. Генерал-полковник Миклош, командующий Первой венгерской армией, немедленно перешел на сторону русских.
Утром восемнадцатого голубоглазый камикадзе подошел к капитану Дебречени и выплюнул ему в лицо:
— Дерьмо вы, Шандор. Вы из нации трусов и предателей… — но не договорил, потому что Шандор коротко замахнулся и врезал ему по морде:
— За бараки. Драться. У меня есть сабли, — в голосе его было совершенное безразличие.
Они ушли за бараки, а пять минут спустя Шандор вернулся один. Сабли в ножнах он держал левой рукой, с легкой брезгливостью отводя ее в сторону. Из сантиметровой царапины на щеке сочилась яркая кровь.
— У нас в Трансильвании клинки не хуже гейдельбергских, — буркнул он в сторону Баха.
— Я вижу Шандор, я вижу, — ответил Эрнст. Десять лет спустя он восхищался Эженом Ионеско. Вот только тот ему кого-то напоминал.
Хеншель был в ярости:
— Считайте, Шандор, что вы подарили большевикам танк!
Шандор пожимал плечами и размазывал кровь по лицу.
А дело было совсем уж труба. Машины были — но дерьмовые. Кадры были — но кошмарные. Поступления свежих гитлерюгендовцев пркератились. Вместо них прибывали какие-то пожилые немцы с тоскливыми лицами, уголовного вида венгры и румыны, итальяшки-фанатики; отребье, уголовники и сумасшедшие. Оберста чуть не хватил удар, когда в нестройных рядах очередного пополнения он увидел откровенно жидовский шнобель, увенчанный глазами с пресловутой грустью всего еврейского народа. Вся эта орава пьянствовала хуже русских, буянила и совершенно не умела летать.
'Штуки' кончились, и сей летающий цирк вынужден был оседлать «Ласточек». Истребители доставали их нечасто, да и зенитки оказались не очень эффективны. Но огромное количество самолетов разбивалось безо всякого боя — на взлете и позже.
Неудачи преследовали смертников, и в конце концов это невезенье перекинулось даже на инструкторов. Сначала у герра оберста во время тренировочного полета на «Ме-262Ц» заглохли оба двигателя и он оставил машину (пилот растерялся и погиб вместе с самолетом). А затем, в конце ноября, Эрнст Бах разбился при посадке. Его «Фокке-Вульф» развалился чуть не в хлам, но сам он выжил. Сломал обе ноги и получил сотрясение мозга.
Всю зиму продолжалась битва за Венгрию. Большевики ожесточенно лезли на позиции венгров, а венгры (под командованием немецких офицеров) ожесточенно их защищали. Всю зиму смертники вылетали в бой. Новые самолеты перестали поступать, и новых людей тоже не было, так что к началу февраля в «Фениксах» осталось лишь семнадцать смертников, трое инструкторов (один из них инвалид), несколько человек обслуги и восемнадцать «мессеров» — о техническом состоянии которых лучше не упоминать.
А тринадцатого февраля Будапешт был взят. (Тринадцатое. Несчастливое число. Венгрия была потеряна. Ровно через три месяца, тринадцатого мая сорок пятого года, капитулирует Германия. Но тогда никто еще — даже большевики — не ожидал, что война закончится так скоро.)
И в этот же день, тринадцатого февраля, в пять часов утра, в кабинет генерала Гофмана явился человек важного вида и функции. Гофман, сморщенный, бесформенный, сидел за столом и слушал. А визитер расхаживал перед ним и вещал самым ласковым тоном:
— Знаете, Вальтер, я долго ждал этого дня.
Links.
— Вы выбросили на ветер миллионы — и это только в технике. А ведь вы еще и уничтожили самый цвет наших летных кадров! И зачем? Эффект — тьфу, ничтожен. Он равен нулю, и все! Ухо от селедки.
Rechts.
— Вы понимаете, Вальтер, что это значит?
Links.
— Ну как, Вальтер, при вас ли ваш 'вальтер'? — и Августин (а точнее — Герман) рассмеялся, как дитя. — Если нет — я одолжу вам свой.
И он действительно вытащил из кобуры пистолет и с легким стуком положил его перед Гофманом.
После чего, как говорится, 'произошла безобразная сцена' со стрельбой и беготней; в результате всего этого генерал Вальтер Гофман перешел в состояние, несовместимое с дальнейшим пребыванием в материальном теле. Число убитых и раненых в точности не сообщалось.
В это самое время на офицерском собрании «Фениксов» оберста Хеншеля била очередная истерика.
— Это черт знает что! Небоевые потери чудовищны! Они разбиваются на взлете, у них глохнут двигатели, они взрываются ни с того, ни с сего! Что они нам посылают? Что за дерьмо?
— Герр оберст, — кашлянул гауптман Бах, — но ведь в этом нет ничего удивительного… нам поставляют отработавшие свое опытные модели…
— Постойте, Эрнст, это тут ни при чем, — сказал вдруг Шандор. — Полковник, я саботировал все эти самолеты.
Хеншель подавился воздухом.
— Вы что?! Что вы делали?! Шандор, я правильно вас понимаю?!.
— Я саботировал самолеты. Знаете, гаечку открутить, тягу подпилить, и все такое, герр оберст…
— Капитан Дебречени! Это что, какая-то глупая шутка?! Вы что, с ума сошли?
— Я не шучу, полковник. Я портил самолеты, сознательно, с умыслом, в здравом рассудке.
— Герман, постойте! — крикнул Бах, увидя, что Хеншель наливается дурной кровью. — Это какой-то бред, этого не может быть! Он не отдает себе отчета…
— Заткнитесь, Эрнст, — коротко уронил Шандор.
Хеншель шумно выдохнул и повернулся к стоявшему у двери лейтенантику:
— На гауптвахту его!
— Герр оберст, у нас нет гауптвахты!
— Мне насрать! Заприте его где-нибудь и поставьте стражу!
Шандора увели (точнее, он ушел вместе с конвоирами из числа смертников). Хеншель шумно лакал из стакана коньяк.
— Бах, вы что-нибудь понимаете? — из уголка рта у Хеншеля вытекала янтарная струйка.
— Пожалуй.
— Он это серьезно?
— Допускаю.
— Тогда нам следует его расстрелять, — сказал герр оберст, отирая лоб.
— Помилуйте, да ведь нет доказательств…
— А признание?!
— Бог мой, ну и что? А даже если он действительно это делал — ну и что?! Вы собираетесь казнить смертника? Это просто смешно…
