гей-видео.
— А вам самим бубена не надо? — говорит Полежаев. — Им когда нежишься, можно по заднице хлопать, оно вроде как сексуальное тоже.
Прогнали Полежаева из редакции.
Запаршивел Полежаев, заскучал. Опять к цыганам сходил, опять черта видел. Черт теперь не со шкапа, а из телевизора смотрел. То про Хаттаба говорил, то про Буша, а то про поддержку отечественного автопрома. Один раз из-за черта вроде Путин проглянул, да тут же исчез.
С чертом не так скучно было. Полежаев ему на бубене играл, черт, бывало, пел. Зычно так, с душой. «У нее глаза — два брильянта в три карата». Полежаев раз заплакал даже, больно красиво было. Потом в просветлении взял словарь, посмотрел — маленькие какие-то глаза получаются. Оно и то — черт ведь.
Сволочь.
Цыгане Полежаева узнавать уже стали. Поясок от куртки вернули, не надо, говорят.
А однажды проснулся Полежаев, видит, а бубена нету.
В шкапе смотрел, в холодильнике, под диваном и в туалетной комнате — нигде нету бубена.
И умер.
А потому это смерть его приходила.
Максим Кононенко
ДЫМ
Все, конечно, делали вид, что ничего не происходит, пока этот парень в утренних новостях не сказал, что с набережной Москва-реки уже не видно башен Кремля. Ну, не видно и не видно — мало ли чего не видно. У меня вот под окнами тоже было видно только школу. Больше ничего. Школа, а за ней — серый туман. Дым.
Я допивал свой утренний кофе, смотрел в окно, как несчастные школьники бегают стометровку, кашляя и отплевываясь от дыма, и в это время тот парень сказал по телевизору про Кремль.
«Ничего удивительного, — подумал я. — В таком дыму еще и не то потеряется». Дым над Москвой стоял уже месяц с лишним, но в последние три дня все стало значительно хуже, чем даже в семьдесят втором году. Но виду не подавали, нет. Подумаешь, торф тлеет на осушенных болотах. Подумаешь, лесные пожары. Леса много, весь не сгорит. В Америке и похуже бывало.
Последние три дня все десять миллионов человек сидели при закрытых окнах, только по необходимости отпирая на пару секунд двери своих домов, чтобы, набрав побольше воздуха, нырнуть в густой кисельный дым. Его хотелось потрогать. Протягиваешь руку — а он ускользает. Хватаешь — а его нет.
Уже давно днем можно было спокойно смотреть на солнце. Да и что это было за солнце? Растерянный красный круг, как остывающая конфорка. Плюнь на него — зашипит, да и только. Вечерами — клубы дыма в оранжевом свете уличных фонарей. Как будто зима и снег, но никакой зимы, и вместо снега — дым. Мне уже стало казаться, что однажды мы проснемся, посмотрим в окно — а там везде лежит дым. Дым, пепел, что угодно, но лежит, что-то материальное, что-то, что сделает мир другим. Как бетонная пыль на улицах Манхэттена утром двенадцатого сентября.
Но ничего такого не происходило. Люди ехали на работу в полном дыма метро, еле тащились по задымленным дорогам в своих автомобилях при полной иллюминации, сидели в закупоренных офисах с кондиционерами, переключенными на внутреннюю конвекцию. Лучше уж дышать потом восемнадцатилетней секретарши, чем дымом шатурских торфяников, правда? И все продолжали делать вид, что ничего не происходит, пока этот парень в утренних новостях не заикнулся про Кремль.
Я допил свой утренний кофе, кофе с дымом, натянул пропахшую дымом одежду, покормил рыб и осторожно открыл дверь. В прихожую ворвались клубы дыма, он был словно живой, я выскочил наружу и захлопнул дверь за собой со всей возможной скоростью. К вечеру то, что попало внутрь, рассосется, но ведь для того, чтобы зайти, мне снова нужно будет открыть дверь. Но все же в запечатанной квартире можно будет дышать. Человек очень быстро приспосабливается к любой такой ерунде, тем более что метеорологи ничего хорошего не обещают. Будет только хуже — говорили метеорологи, хотя куда уж хуже- то? Иногда я даже подумывал о противогазе — выдают же в Израиле противогазы, так почему у нас нельзя? Как же иногда достает эта вот неустроенность, эта наша посконная немощь. Даже пожар погасить не можем…
Я стоял на автобусной остановке и ворчал про себя, стараясь не думать о дыме. Стараясь заставить себя не думать о нем. Задачка не для слабых духом — дым был везде. В машинах, в автобусах, на деревьях, в сумках и даже в карманах. Клубящийся мир. Я даже не мог рассмотреть противоположную сторону улицы.
Рядом кто-то натужно закашлял. На мгновение я отвлекся, зевнул и хватанул полные легкие воздуха, если можно было назвать это воздухом. Наполнил легкие дымом, как будто затянулся огромной, вездесущей сигаретой. В горле запершило, я кашлянул тоже и снова стал заставлять себя думать о чем-нибудь другом. Люди с серыми лицами, воспаленные красные глаза, платки у распухших от беспричинного насморка носов. Я вытянул руку вперед — кончики пальцев почти терялись в плотном сером тумане. Ничего не думалось.
Я помню, как раз в тот момент я и почувствовал это. Почувствовал что-то не то. Совсем не то. Что-то новое появилось в этом дыму. Что-то такое… необычное, что ли. То есть, конечно, и раньше мало приятного было в таком-то дыму, но все же это был обычный дым. Как от костра или там от кучи пожухлых листьев, которую поджег дворник. Просто его было много, как будто много костров или много куч с листьями. Неприятно, да, но ничего страшного. Да и доктора все время твердили в газетах: ничего страшного, от этого не умирают, курильщик и тот вдыхает гораздо большее количество дыма, и ничего. Ну да, ничего, а рак легких или что там еще? У докторов все время ничего страшного. Пока не загнешься — ничего страшного. А потом уж они тебя вылечат. До последней ниточки вылечат. И все же в обычном дыму и правда ничего страшного не было. Ну, дым и дым. Достает, конечно, но не смертельно.
Только так было вчера. Сегодня от дыма во рту осталось что-то сладковатое, даже приторное, что-то, чего не было ни вчера, ни позавчера, что-то, чего вообще никогда не было в обыкновенном торфяном дыму. Я осторожно вдохнул еще. Этот привкус мне что-то явно напоминал. Химия какая-то? Может, тряпка? Да нет, тряпки так отвратительно воняют, когда горят. А этот привкус не сказать чтобы приятный или там вообще амброзия, но какой-то… как бы это… притягивающий, что ли. Вот случись такие пожары где-нибудь в Чуйской долине — вот там был бы приятный запах. Хоть и дым — а приятный был бы. Этакий полный легалайз. Уж окна точно никто не закрывал бы, особенно на ночь. Идиотизм какой. От этого дыма уже и шутки стали какие-то дурацкие. Детсадовские какие-то стали шутки.
Я попытался сосредоточиться. Что мне напоминает этот запах? Даже не запах, запах обычный — ветки и листья, а ощущение после выдоха совершенно другое.
Подъехал автобус. Это сейчас все ездят при включенных фарах, а еще несколько дней назад такая простая вещь, как нажать кнопку на приборной панели, или у кого там что, и в голову не приходила. Экономы хреновы. Один их таких умников пять дней назад со всей дури въехал мне в задницу на светофоре в Очаково. Да и не мудрено — ехать на такой скорости, без лампочек, при видимости в сто метров. Конечно, у меня тоже ничего не горело. Я тоже экономил. Теперь-то понятно, что такая экономия приводит только к тому, что ты как дурак вынужден ехать на автобусе в страховую компанию. Больше ни к чему она не приводит. В эти дни всей нашей жизнью правит один лишь белый дым. Все, что мы делаем, мы делаем под влиянием дыма.
Москва холодного копчения.
Десять миллионов человек круглосуточно пьют чай лапсанг сушонг. А в новостях говорят: «Ничего страшного не происходит. Ситуация под контролем. Это дымка». Они называют это дымка. Наводнение у них называется подтоплением, а пожар — возгоранием. Черт-те что.
Когда я уже выходил из автобуса возле метро, я вдруг вспомнил, где я раньше чувствовал этот привкус. Вернее, не где, а при каких обстоятельствах. Детская шалость. Простое ребяческое развлечение. Это сейчас все добывают огонь из «Крикетов» и «Зиппо». А я, когда был маленький, баловался со спичками. Приоткрываешь коробок с той стороны, где у спичек головки, вынимаешь одну, зажигаешь и быстро суешь в приоткрытую щель. Тут главное направить коробок от себя или вообще бросить его на землю — потому что толстая пачка спичек мгновенно вспыхивает и разгорается мощным пламенем, почти как межконтинентальная баллистическая ракета. А после того, как все выгорит, во рту и появлялся такой вот
