— Понятия не имею.
— Так и думал, — лениво подошел к ней, сел и вдруг обнял, притянул к себе и впился в губы. И Стасю озарило — он был ее любовником! Вот в чем дело!
— И сейчас не вспомнила? — чуть отстранился.
— Мы были любовниками, да? — прошептала. Иона улыбнулся, обвел пальцами овал лица женщины, погладил щеку, губы и головой качнул:
— Нет.
— Тогда в чем дело?
Ферри рассмеялся, отодвинувшись совсем.
— Интересно, когда тебе надоест валять дурака и ты скажешь, зачем сюда явилась. Я, каюсь, подумал, что ко мне, порадовался даже, но… Вы с графом, словно два голубка, меня же ты совсем не замечаешь. Издеваешься, насмехаешься, может, мстишь? Или проверяешь? А мне больно, девочка. Я, знаешь, даже начал ревновать всерьез.
— Не понимаю вас, Иона.
— 'Иона'. Илья — что-нибудь тебе говорит?
— Иван?
— Илья! — мужчина качнулся к ней, разозлившись, прижал к себе, впившись взглядом в лицо, в глаза. — Не может быть, что ты меня забыла, что пришла к этому индюку. Не верю.
— Я не понимаю!
Мужчина озабоченно нахмурился:
— Честно?
— Клянусь, я не помню вас, не знаю ни Илью, ни Ивана!
— Тс, — приложил ей палец к губам. — Спокойно, волноваться не надо.
Пальцы мужчины легонько ощупали рубцы на щеке, виске, взгляд в сторону ушел:
— Голова болит?
— Болит.
— Видишь хорошо?
— Временами. Туман, что в голове, что перед глазами. Спать постоянно хочется.
— И слабость?
— Да.
— Посмотри на меня, — попросил. Увидел, что зрачки у женщины разные и помрачнел. Силой уложил ее, погладил по лицу. — Забудь, что я тебе говорил.
— Зачем вы путаете меня? — чуть не расплакалась Стася.
— Тише. Извини. Я, правда, тебя спутал, всего лишь перепутал с другой. Бывает, извини.
— Бывает… Бывает?
— Да.
— О чем вы, Иона?
Мужчина с тревогой и непониманием уставился на нее:
— Не пугай меня, — попросил тихо, угрожающе. Зрачки женщины расширились от удивления и опаски.
— Вы странный.
— Каким Бог создал.
— Бог?
— Хочешь сказать, что не помнишь, о чем разговаривала с графом два часа назад?
— С Теофилом? — она пыталась вспомнить, но ничего не помнила и с ужасом уставилась на мужчину.
— Только без поспешных выводов, хорошо? — нахмурился тот. — Давай выясним, что ты вообще помнишь. Свое имя?
— А…Анге-е-ель.
— Анхель. Где ты находишься?
Стася неопределенно пожала плечами:
— В комнате.
— Здорово, — заверил. — Какой сейчас год, месяц?
Женщина отвернулась: зачем задавать такие сложные вопросы?
— Понятно. Сколько тебе лет?
Она долго молчала, пытаясь выудить из памяти хоть что-то, но ничего в ней не было, и только голова сильнее заболела:
— Не знаю. Ничего не помню. Знаю, что вас зовут Иона, вы лекарь, графа Локлей. Теофил. Мой муж. Что это — рука и рубашка, — выставила руку. — А там окно и… лето. Лето! Я вспомнила — время года — лето!
Она обрадовалась, словно открыла новую звезду, но Ферри было не до восторгов. Складывалось впечатленье, что Стася не играет и состояние ее хуже, чем он мог предположить.
— Прекрасно. Вы правы — лето, — вздохнул. — Теперь вам нужно спать. Спать — понимаете?
— Да, — повернулась на бок. Глаза слипались сами.
Иона укрыл ее и замер, обдумывая, что делать дальше. Идеально — переправить домой, но… Первое — опасно. Если кто-то видел его, узнал, если Стася ринулась за ним и сказала о том кому-то — она просто не дойдет до дома. Второе: он не хочет отпускать ее. И не отпустит, как не отдаст Локлей.
Но нужно время. Сейчас Стасе нельзя вставать, не то что, куда-то ехать.
— Ничего, я подожду, — заверил ее, спящую. Отошел к окну и головой качнул, оглядывая поля, лес, ров у стен замка. — Франция. Средневековье.
Насмешка, — скривился Ферри, в который раз принимая подобный поворот как злобный оскал тех кукловодов, что придумали все это.
В тяжелые минуты обычно человек вспоминает свою жизнь, Иона вспоминал фрагмент, тот роковой переход, когда возмущенный и злой шагнул на «зеленку» со стойким желанием рассказать все Стасе, фанатке своей работы, потом схватить ее и скрыться где угодно. Но не дошел — его втянуло в какой-то поток и выкинуло в поле, оставив вихревые кольца во ржи. Связи не было, куда он попал, Илья не знал. Оглядывался, щурился на солнце и пытался сообразить, что делать. Потом…
Потом было не до сантиментов, не до воспоминаний — нужно было выжить, устроиться. Наушник не работал, связи не было ни с базой, ни со своей группой — аппаратуру просто заклинило. Он трое суток ждал, когда его хватятся, когда хоть звук услышит в наушнике. Тщетно.
Появись он на людях в форме, со снаряжением, случилось бы как произошло со Стасей. Он не дурак, светиться не стал — свернул шею прохожему монаху, зарыл все в лесу, переодевшись в его балахон, и только тогда двинулся в путь.
Было: одного, такого же потерявшегося, нашли при нем и тот сказал, что все время надеялся, что его найдут, ждал своих и верил, что вернется. Илья не верил и не ждал. Да и кому в голову придет искать его, учитывая, что и сам он не знает, где находится. К тому же глупо надеяться на тех, кто черти в скольки тысячах лет и километров от него и скорей всего сами устроили всей группе трассеров подобный кульбит.
И не надеялся — вычеркнул центр, патруль, знакомых из памяти, начал с нуля.
Он сам, своими руками и умом построил свою новую жизнь, фрагмент к фрагменту, шаг к шагу приближаясь к цели. Вряд ли кто поймет, как это было трудно, не пройди он сам, что прошел Илья. Но к чему вспоминать, как он чуть не умер под копытами какого-то сумасшедшего сеньора, как чуть не стал жертвой чумы, как скитался голодный и холодный, как сбежал от фанатика, увидевшего в нем еретика и самого сатану.
Теперь у него все есть: замок, земли, богатство, покровитель, более опекаемый, чем опекун. В примитивном обществе жизнь примитивна и при достаточной сноровке устроится удачно просто. Получилось и… Иона впал в уныние. Целей больше не было, а те, что предлагались, не стоили ни усилий, ни труда. Махать мечом было не по нему, лечить — избранных, пожалуй, а остальных — не нанимался. Строить? Что?
