Бубер, впрочем, не смог не только опубликовать рукопись, но даже вернуть ее возмущенному владельцу, поскольку – о поистине невероятное и постыдное для молодого профессора событие! – потерял ее вместе с несколькими малозначительными бумагами. Вероятнее всего, дерматиновый портфель, в котором находились эти бумаги, был украден уличным воришкой, в то время как он задремал, отдыхая на скамейке в Тиргартене. Так или иначе, ярости Мюнхгаузена не было границ, и его отношение к движению еврейского национального возрождения на Святой Земле, которое при иных обстоятельствах еще могло пережить свое возрождение, сделалось поистине непримиримым. Он так и не забыл этого происшествия и по крайней мере дважды с неизменным негодованием упоминал о нем Эссад-Бею (Льву Нуссимбауму) и группе младороссов, с которыми познакомился в Берлине. В двадцатые годы барон примкнул к движению национал-социалистов. Весной сорок пятого он покончил счеты с жизнью, не в силах пережить падения Гитлера и унижения Германии.
Человек, который слышал эту историю от умиравшего в Позитано на побережье Амальфи Эссад-Бея, втуне ожидавшего от Муссолини заказа на написание его официальной биографии, был потомком римского архитектора Эрметте Пьеротти, работавшего в Иерусалиме в шестидесятые годы девятнадцатого века по приглашению Сурайа-паши. Юный Марио Пьеротти, сын стамбульской еврейки, был близок к дуче в те годы, когда тот еще искренне гордился почетным креслом в попечительном совете Еврейского университета в Иерусалиме, одесную Альберта Эйнштейна и ошую Жака Адамара. Позже их пути естественным образом разошлись. В последний раз он видел диктатора в Венеции, во время визита Гитлера в 1934 году. Тогда Муссолини назвал новоиспеченного фюрера Пульчинеллой. Улизнув в самый последний момент на Мальту, Пьеротти добрался до Иерусалима, где я познакомился с ним шестьдесят лет спустя, когда итальянское кафе-мороженое «Конус» ненадолго вернулось в Иерусалим после долгого отсутствия, вызванного постоянными взрывами, распугивавшими клиентов.
Собственно, я видел его в городе и раньше, а также был наслышан о нем от своего однофамильца, переводчика Менаше Зингера, симулировавшего внезапную смерть от остановки сердца и скрывшегося в Гондурасе под чужим именем. Летом 1994 года, во время футбольного чемпионата мира, когда «Конус» располагался еще на пятачке возле «Машбира», в том самом помещении, где ныне бухарцы Мати и Моти торгуют русскими продуктами, хозяева – Рути, Эти и папа Карло – вывесили перед входом огромный телевизионный экран, в ночи сражений итальянской сборной сбиравший вокруг себя толпу иерусалимских тиффози. Здесь, иногда за полночь, заходились в едином порыве и братались люди, которых ни в какой иной ситуации нельзя было свести вместе. Пара пейсатых толстяков в полосатых халатах и белых носках после удачно ликвидированного голубой защитой рейда вражьих форвардов с восторженными воплями кидалась в широченные объятия полуголой крашеной блондинки двухметрового роста, а лысый профессоре в пиджачной тройке радостно молотил бутылкой кока-колы по тощей спине прыщавого школьника. Седобородый Марио в неизменном берете и блузе оперного художника тоже был там.
Когда двенадцать лет спустя, еще стоя у входа в «Биньян Клаль» с улицы Царя Агриппы, я увидел за столиком нового «Конуса» Марио Пьеротти, то решил, что надо войти и представиться. Пока сонный эфиопский охранник вяло рылся в моей сумке, я посмотрел в другую сторону. Иерусалим оплывал и таял от жары, воздух над асфальтом дрожал в мареве тяжелого хамсина, и в его неверном белесом мерцании медленно проплывшая мимо черная «тойота» показалась мне гондолой. Пьеротти любезно пригласил меня присесть за его столик, и мы разговорились. Вспомнив Нуссимбаума, Муссолини и своего прадеда Эрметте, он вспомнил и о своей кукольной пьеске, еще во время войны поставленной любителями в помещении бывшей итальянской больницы. Ища тему для антигитлеровского агитационного скетча, он вспомнил его прозвище: Пульчинелла. Это подсказало ему ход в направлении Гоцциевой комедии масок, а хранившаяся в семье старинная деревянная кукла венецианской работы, как ни странно, привезенная прадедом из Иерусалима, навела на мысль представить сценку при помощи марионеток. Старинная кукла представляла Панталоне – хранителя венецианской традиции, остальные были выполнены студентами академии «Бецалель».
При следующей встрече, оказавшейся последней, он передал мне ксерокопию своего фарса.
Декорация представляет Пьяцетту в Венеции с коллонадой Палаццо Дукале.
ТАРТАЛЬЯ
БРИГЕЛЛА
ТАРТАЛЬЯ
ТАРТАЛЬЯ
БРИГЕЛЛА
ТАРТАЛЬЯ
БРИГЕЛЛА
ПУЛЬЧИНЕЛЛА
ТАРТАЛЬЯ
ПУЛЬЧИНЕЛЛА
