Когда Рите было тридцать два — полтора года назад то есть, — она пожалела денег. И куклу — не купила.
Теперь-то она таких глупостей не делает. Она оставляет себе сто рублей до воскресенья и хочет сказать продавщице, что — вот эту, справа, у нее личико миленькое, — и не может ничего сказать, в горле комок, в глазах черно, и асфальт под ногами весь перекосился, чтобы обидно стукнуть ее по затылку.
Но Рита сильная. Очень сильная. Через десять минут она уже переходит дорогу — зареванная, в испачканном плаще, с таблеткой валидола под языком и рыжей куколкой в пакете.
И Ленка не сонная и не грустная, ничего у нее не болит сегодня, и Риту она сразу узнает. Счастье, оказывается, есть. А дежурит сегодня добрая татарка Мила, она всегда разрешает остаться допоздна.
Рита вдыхает счастье, впитывает его кожей, у нее розовеют щеки и расправляются плечи, а Ленка уже подставляет лапку с обкусанными ногтями — накрасить ядовито-малиновым лаком, и надевает ободок этот ужасный — получается очень даже ничего, и визжит от восторга, увидев роликовые коньки.
В десять часов Риту выгоняют домой.
Она вдруг остро и отчаянно жалеет, что нельзя пойти и прямо сейчас умереть. Чтобы сегодня прошло, а никакого завтра не было, оно подлое и гадкое, чтобы оно не наступило, как всегда наступает — тяжелой и плоской лапой.
Ей так плохо, что кажется — хуже быть не может.
И правда, ничего хуже не случается. Во всяком случае, однажды она везет домой на такси худющую и бледную, но совершенно живую и уже почти здоровую Ленку.
А дальше все идет как обычно: наступает осень, начинается учебный год. На рынок ходить с Ленкой — мука: она все время требует купить какую-нибудь дрянь и ревет, хотя большая уже девочка; а Рита больше не может держать себя в руках и орет на нее, и думает: а вон у той женщины такое знакомое лицо, а вдруг это моя родительница из седьмого «Б», стыд-то какой.
Церковь не построили: то ли грунтовые воды оказались слишком близко, то ли пробили какую-то важную трубу — в одну августовскую ночь ухнули в яму и доски, и камни, и мертвые липы, и даже одна живая березка.
Кафе с оранжевыми столами закрыли — говорят, потому, что убили хозяина. Теперь там совсем другое кафе, и колонки грохочут — зайти противно. И кофе дорогой.
Полставки Рите не дали, потому что пришла новая девочка — прямо из института. Беленькая такая, наивная до ужаса и очень милая — Рита на нее не в обиде.
В октябре Рита хитроумно соблазняет биологиню Машеньку тортиком и безлимитным интернетом, оставляет ее с Ленкой на выходные и отправляется в Питер, но добирается только до Ленинградского вокзала — ровно через пять минут после отхода поезда. Она так устала, что у нее даже нет сил расстроиться.
Рита еле-еле успевает на последнюю электричку, возвращается домой и курит в подъезде, сидя на чемодане с колесиками. Разглядывает почтовые ящики и пару минут удивляется — соседские все помятые, обшарпанные, разломанные, а у них с Ленкой ящик красивый, зелененький, с аккуратным номером квартиры.
Ну да, конечно, понимает она вдруг и тихонько смеется, вот в чем дело, я же так и не подписалась на «Литературу в школе».
Виктория Райхер
ПСИХОСКАЗКИ
КРАЖА
— Роджер, она заперта.
— Я знаю. Сейчас проверю. Ну вот, заперта. Пошли вниз.
— Роджер, я тебя жду.
— Да, да, иду. Дай поднимусь на секунду, что там с дверью. Все, пошли.
— Роджер!
— Сейчас, сейчас. Я быстро. Я наверх и обратно. Не помню, запер ли дверь.
— Роджер, запер!
— Сама ты «Роджер запер». Перестань дразниться. Две минуты.
Ну все, отъехали.
— Роджер, ты куда?
— Слушай, мне нужно вернуться.
— Зачем?
— Да дверь эта. Я не уверен насчет нижнего замка. Езжай сама, я скоро приеду.
— На чем?
— На автобусе. Там недалеко, я доберусь, езжай. Мы же не можем вдвоем уехать, не зная, заперта ли…
— Роджер!
— Кончай на меня так смотреть. Я все знаю, у меня тяжелый характер. Я скоро.
Пошел, проверил, вернулся, стал ждать автобуса, вернулся с автобусной остановки, проверил, спустился, сел в автобус, вышел через остановку, вернулся, поднялся, проверил, поехал снова. Приехал в результате на два часа позже.
— Роджер, где ты был?
Она подозревает измену. Она во всем подозревает измену, но не в этом дело. Она уговорила меня пойти лечиться.
Профессор сидит, седенький такой. Врач. Объясняет. Понимаете, говорит, уважаемый, мы сначала с вами договоримся, что вы проверяете дверь на один раз меньше, чем обычно. Всего на один только раз, да? Это же в целом ничего не изменит?
Ну, в целом, наверное, не изменит. То есть я бы не был так уверен, но…
— Вы же хотите лечиться?
— Да, хочу.
— Идемте.
И мы идем к моей двери, мне уже смотреть на нее противно, но я не могу уйти из дома, ее не заперев, поэтому мы туда идем и я ее запираю.
— Заперли? — спрашивает профессор.
— Запер, — соглашаюсь я.
— Проверьте, — предлагает он. Щедрый.
Проверяю. Запер.
Спускаемся со ступенек. С третьей возвращаюсь. Думал, он дергаться начнет, но он молчит. Проверяю, иду обратно, спускаюсь этажом ниже, гляжу наверх.
— Проверьте, — предлагает. Радушный.
Проверяю. Ну все обычным порядком, с первого этажа вернуться, с автобусной остановки, из автобуса выйти…
— Оп, — ловит меня за локоть. — Погодите. Это, если бы все шло как заведено, — последний раз?
— Ннну да, наверное. Последний.
