— Лет сорок-пятьдесят…
— Ну так еще немного потерпите без меня. — Она улыбнулась.
— А он?
— Душу-то не трави! Ты сам говорил когда-то — у вас время идет по-другому. Совсем по-другому. — Она покачала головой, чуть свела брови, словно выговаривала за шалость ребенку. — И встретимся, будто день миновал… Знаешь, как мы ее посадили?
— Ты не рассказывала.
— За три года до того, как он ушел воевать. Вычитал где-то: в старину полагалось — у дома должен быть свой хранитель, дерево. Я предлагала ель — наряжать к празднику, но он убедил, что яблоня лучше. Праздник, мол, мы себе и без елки устроим, а яблоки — это же вкусно. Уверен был — если дерево холить и лелеять, оно отблагодарит. И отблагодарило же! Ты погляди какие… А саженец мы вдвоем в ямку поставили и поливали вдвоем. И ведь уцелела. Смотрю — и душа радуется! Жалко, он урожая так и не увидел. — Элен поглядела на гостя просительно: — А может, хоть баночку варенья передашь? Или пирог — испеку и тебя угощу? Ну не хмурься, все у вас там не по-людски…
Мальчику удалось наконец сбить с ветки румяный шарик. С наслаждением подняв яблоко с земли, он вгрызся в ало-желтый бок, не позаботившись стряхнуть частички земли. Вкусное же, нигде таких больше нет, ни у друзей, ни на рынке. Говорят, на этом пустыре иногда странное чудится. Вечерами как будто горят огни домика… днем, правда, ничего не видали. И жути никакой — напротив, хорошо так, спокойно.
А бабушка все ворчит: «Пора бы убрать этот рассадник синяков и царапин», пустырь то бишь. Вроде как много лет что-то тут собираются строить, да все никак. Соберутся — и передумают. Ну и хорошо, зато яблоня!
А в дом, который тут был когда-то, говорят, бомба попала. И земля давно уже ничья — наследников нет.
— Послушай, упрямая ты женщина! — Гость, раздосадованный, крошил на салфетку печенье, сам этого не замечая. — Из-за тебя, можно сказать, мироздание наперекосяк, а ты варенье тут варишь!
— Да ведь срубят ее в тот же день, как я отсюда уйду. — Элен отхлебнула из чашки морс, глянула в окно, на мальчика, который вновь запрыгал вокруг яблони, пытаясь стрясти с веток плоды. — Домов понастроят… А она — живая, как можно!
— Ну живая, — нехотя согласился тот и замолк, нахохлился, словно огромная нескладная цапля с мятыми крыльями.
Элен склонилась к нему:
— Вот сам ты — все ходишь, ходишь… зачем, спрашивается? Знаешь ведь, что я скажу.
— Работа такая, — хмуро ответил гость и вдруг улыбнулся, став похожим на проказливого школьника: — Ну и тебя повидать! Ладно, муж у тебя не ревнивый!
— Он у меня лучший. — Женщина засветилась будто, сгребла кошку в охапку и принялась гладить. — Вы там ему передайте — так мол и так, любит, ждет встречи, но дитя наше единственное бросить никак не может. А время подойдет — что ж, задерживаться не стану.
КЛАД
Старинное чешское предание гласит, что во времена короля Ладислава Второго в Златой Праге, неподалеку от королевского дворца, у самых Пороховых ворот, жил с женою и детьми королевский ткач Кокот. Весь день Кокот добросовестно трудился, непрестанно вздыхая, а ночами ходил по дому, обстукивая стены и пол. Дело в том, что умерший еще при прежнем короле дед Кокота завещал внуку скопленный праведными трудами нескольких поколений горшок золота. Дед спрятал его где-то в доме и отдал Богу душу, передав секрет клада своему сыну. Но прежде чем Кокот достиг совершеннолетия, злодеи заманили его отца, хранившего секрет клада, на Стрелецкий остров и попытались пытками выманить у него тайну. Бедняга умер, но тайну унес с собой в могилу. Сколько ночей ни искал законный наследник, давно уже достигший совершеннолетия, свое наследство, оно никак не давалось ему в руки.
Однажды ненастной зимней ночью 1505 года от Рождества Христова в его дверь постучался босой и оборванный длиннобородый старик, назвавшийся Йозефом. Йозеф не сообщил Кокоту, откуда пришел, он лишь попросился на ночлег. Королевский ткач пожалел престарелого бродягу и уложил его спать в своей мастерской, накормив сыром и напоив пивом. Гость озирался, словно стараясь припомнить что-то виденное давным-давно. А наутро благодарный странник велел хозяину взять кирку и следовать за ним на двор, отмерил несколько шагов от стены и велел ему долбить в этом месте. Стоило Кокоту раза три ударить там киркой, как открылась каменная кладка, а под ней вскоре обнаружилась пустота. Надо ли добавлять, что именно там а был спрятан горшок с золотом. Йозеф рассказал хозяину, что много лет назад он уже приходил в Прагу в такой же непогожий день и его приютил в этом самом доме добрый ткач, которому он помог зарыть этот самый горшок, предназначенный для внука. Так обрадовался Кокот, что даже не подивился доверию, которое его покойный батюшка оказал безвестному оборванцу, скорей побежал показывать сокровище жене и детям, а когда они немного пришли в себя от радости, гласит легенда, то обнаружили, что старик Йозеф исчез. В Праге его больше никто не видел, ибо, отказавший в помощи страдальцу Иисусу, несшему крест свой на Голгофу, обречен был в нищете скитаться по свету в ожидании Страшного суда, пытаясь искупить свой страшный грех тем, что открывал беднякам клады.
А много ли найдется праведников, ни разу в жизни не отказавших человеку в помощи? Или оттого, что человек, которого послали куда подальше, был наделен некоторыми особыми силами, то есть способен был, вопреки своей ангельской кротости, крупно отомстить обидчику, сглазить его, всерьез проклясть, что- то в корне изменяется в миропорядке? Козлы запевают и агнцы свищут? Впрочем, не наше это дело — решать вопросы миропорядка, иначе можно до таких парадоксов дойти, что читатель испугается интеллектуальной и моральной расхристанности автора и вовсе перестанет читать. И это будет автору очень обидно, потому что он вовсе и не собирался рассуждать ни о боговом, ни о кесаревом. Просто напомнил, что было, говорят, такое едва ли не сверхъестественное происшествие в Златой Праге времен Ладислава Второго.
Гораздо важнее, а главное, интереснее читателю знать не то, насколько справедливо или не очень- то устроен мир, а то, что четыреста сорок лет спустя, в ненастную зимнюю ночь, хоть и без снега, но с грозой, на берег далекой, богом забытой и спорной территории, управляемой по мандату Лиги Наций губернатором его величества, короля Великобритании и Северной Ирландии, высадилась группа нелегальных иммигрантов. В этой группе была нестарая еще женщина, страдавшая частичной потерей памяти.
Теперь речь пойдет о ней, а не о кибуцниках, собственными телами накрывавших натянутую предусмотрительными англосаксами колючую проволоку, чтобы дать неловким и истощенным нелегальным иммигрантам возможность переползти на землю, с которой им теперь предстояло смотреть на луну и звезды. Так мы и не будем ничего говорить об этих кибуцниках, хотя могли бы, конечно, кое-что рассказать. Но ведь так и целой жизни не хватит, если рассказывать обо всем, что в этой жизни происходит. Простая арифметика: с одной стороны — жизнь, а с другой стороны — то, что мы станем о ней рассказывать. Видите? Жизнь уже занимает всю жизнь, и если прибавить к ней еще и рассказ, происходящий в то же самое жизненное время, то жизнь и вместе с ней этот самый рассказ прервутся преждевременно, ни к чему толком не придя, ни до какой целостности не дотянувшись. Поэтому мы не станем рассказывать не только о кибуцниках, но даже и обо всех иммигрантах — просто пропустим их, так же как пропустили массу подробностей в изложении легенды о ткаче Кокоте и Вечном Жиде Йозефе.
У женщины, страдавшей частичной потерей памяти, не было никаких документов, кроме
