всемогущество воздействия административных мер на умы. Попадись другой на его месте, притчи не получилось бы.
Милиционер, чтоб «не чесали языки», взял да выловил рыбку. Тогда парни и девушки, приходя в чайхану, стали говорить: «Вот водоем, в котором плавала рыбка, о которой Арипов сложил такой рубай»… (и читали). В один прекрасный день милиционер (отдадим честь его упорству) пришел с рабочими и засыпал водоем. Весть об этом развеселила молодежь.
Началось паломничество в чайхану: «Тут был водоем, в котором плавала рыбка, о которой Арипов сложил…» и т. д. Стихи явно брали верх над административными мерами. Кончилось тем, что чайхану закрыли и снесли: как милиционер этого добился, не знаю. Но это, как и следовало ожидать, только подлило масла в огонь: «Тут была чайхана, где был водоем, в котором плавала рыбка, о которой Арипов сложил такое четверостишие…» и т. д. Так к Арипову пришла слава.
Остается сказать, что рядом со зданием издательства, в стороне от бывшей чайханы, через некоторое время построили чайный стеклянный павильон, куда многие ходят в обеденный перерыв поныне. И кто-нибудь нет-нет, да вспомнит там «золотую рыбку» даже теперь, многие годы спустя.
С детства люблю барабаны. В пять лет мечтал стать барабанщиком. Очень любил играть и на деревяшках, идя вдоль забора, извлекая звуки разной высоты. Когда попал мальчишкой в Среднюю Азию, дробные удары нагора — особых барабанчиков — заставляли меня несколько кварталов идти за арбой, ехавшей на свадьбу. Полюбил я и гулкие, рыдающие звуки дойры — среднеазиатского бубна.
Но загадкой, едва впервые приехал в Ташкент, были для меня маленькие глухие барабанчики, которые то и дело звучали в разных концах Старого города. Прислушивался к ним, замирая, казалось — кукольные барабанчики, игрушечные, очень хотелось такой купить. Спросил каких-то узбеков в чайхане, меня сперва не поняли, потом, поняв, долго и весело хохотали: хохотали, как смеются здесь — тоненько, валясь на один бок. Выяснилось: не барабанчики, а крики перепелов! Городской мальчишка, я никогда до тех пор их не слышал, а тут клетки с перепелами висят в домах.
Сегодня утром, едва мы — опять же с Арипом, на той же машине — подъехали к Гур-эмиру, мавзолею Тимура, прежде всего услышали далекие, глухие барабанчики перепелов, и пришло ощущение счастья.
Но прежде чем о Самарканде, несколько слов тебе о маках… По пути из Ташкента в Самарканд миновали Янгиюль, затем обширные новые зеленые районы в Голодной степи, потом нас обволок пьянящим ароматом цветущих белых акаций город Джизак, наконец покатили по дикой степи.
Тут-то, справа и слева от шоссе, возникли красные точечки маков, их становилось все больше — степь вокруг нас постепенно превращалась в грандиозный цветник. Среди маков пасутся отары овец, камни, разбросанные по степи, вылезают из маков, дальние холмы — в кровавых подтеках маков… Сказочное зрелище!
«Твои слова, как лепестки мака — сверху красные, а основа у них черная» — слова народной песни. Сколько бы внутри ни пряталось черного, благословляю алые лепестки! Впрочем, черного не замечаешь, пока не возьмешь цветок в руки. И в жизни так: начинаешь видеть черное, когда цветок уже в руках.
Джизакским ущельем среди желтых скал промчались мы вдоль каменистой речки Санзар, переезжая по мостам то на правый, то на левый берег. Из-за холмов сперва показались руины Биби-ханым, затем они скрылись, утонули за городскими домами, чтобы неожиданно возникнуть вновь совсем рядом с нашей машиной. Наслаждаясь струей воздуха, льющейся в машину, погрузился в созерцание: окна в некоторых домах Самарканда имеют великолепный синеватый оттенок от длительного облучения солнцем. Кружится голова от запаха цветущих акаций, сижу, бормочу: «Блаженство, блаженство…»
И вот уже барабанчики перепелов, и передо мной сверкает среди зелени деревьев голубой купол Гур-эмира. Озарены солнцем стены, украшенные синей и голубой мозаикой, похожей на вышивку крестиком, и портальный вход, где «в общей палитре слиты такие краски, как белая, зеленая, синяя, голубая, желтая, черная и золотая. В скверике перед Гур-эмиром играли в «лянгу» дети: подбрасывали внутренней стороной ботинка свинцовую бляшку с пучком перьев.
Внутри мавзолея в прохладном полумраке нежно отражался свет решетчатого окна на темно-зеленой, почти черной, плите из нефрита — надгробном камне Тимура. Расскажу тебе жизненный анекдот, начало и конец которого были как раз тут, в Гур-эмире.
19 июня сорок первого года была вскрыта для изучения гробница Тимура, а 22 июня Гитлер напал на Советский Союз. Мусульманское суеверие объяснило: «В старинных-де книгах предсказано: когда откроют гробницу Тимура, выпустят на волю духа войны!» Война, как всякое бедствие, приносит вспышку религиозности; слух, что ученые выпустили духа войны, нашел благодатную почву в отсталых слоях населения, взбудоражил их, мол, не было бы Академии наук — не было бы и войны!
Что этому противопоставить? Решили торжественно возвратить останки Тимура в Гур-эмир, превратив это в грандиозное зрелище. Приехали делегации, прибыла правительственная комиссия. Говорились речи, разъяснялась научная причина вскрытия, научные результаты… И прах Тимура 20 декабря 1942 года при стечении народа вновь предали земле. Но вслед за этим развернулась Сталинградская битва, Паулюс был пленен, — опять возникло: «Сами видите, похоронили духа войны, Гитлеру пришлось солоно…» До сих пор в Узбекистане, улыбаясь, рассказывают про это.
Утопив в крови, разрушив и разграбив Грузию, Армению, Сеистан, Малую Азию, Индию, Тимур сохранял жизнь мастерам и свозил их в Самарканд, стремясь превратить свою столицу в «центр вселенной»: руками этих мастеров воздвигнуты лучшие здания Самарканда.
Перед памятью безвестных мастеров почтительно склоняешь голову, стоя во дворе Биби-ханым — соборной мечети Тимура. Это о ней некогда поэты писали: «Ее купол был бы единственным, когда бы небо не было его повторением. Единственной была бы арка, когда бы Млечный Путь не оказался ее двойником».
Теперь сквозь купол Биби-ханым днем проглядывает небо, а ночью сквозь него переливается серебром Млечный Путь: купол и арка обрушились от времени и землетрясений. Верю, что реставраторы, окончив работу, вновь напишут на арке то, что было начертано на ней по повелению Тимура: «Мир — час, а потому вооружайтесь терпением!»
В центре двора Биби-ханым стоит гигантская мраморная подставка для Корана. Туристы любят рядом с нею сниматься: ничтожность человеческого роста выразительно подчеркивает величину подставки. В своем простодушии они думают (величайшее заблуждение!), что это всего-навсего подставка для Корана. На самом деле — еще одна гробница, воздвигнутая Тимуром: под сим мрамором похоронено одно из семи великих искусств — искусство каллиграфии.
Почти двадцать лет назад тутошний старик сторож поведал мне об этом, но, признаться, принял тогда его рассказы за легенду. Десяток лет спустя прочтя об этом же в «Трактате о каллиграфах и художниках» Кази Ахмеда, писателя XVI века, понял: подлинная страница прошлого!
Расскажу тебе ее — наполовину по иронической записи, сделанной мной со слов сторожа, наполовину по Кази Ахмеду.
Смерть седьмого искусства
Жил-был искусный каллиграф. Его обуяла жажда славы и жажда денег. Он решил написать и преподнести в дар Тимуру Коран величиной с ноготь… Передаю слово Кази Ахмеду:
«Другой из знаменитых мастеров письма — Омар Акта: он не имел правой руки и левой писал на страницах таким образом, что взоры знатоков изумлялись, а мудрый разум мутнел, взирая на это. Он написал для господина времени эмира Тимура Гурагана список (Коран) почерком губар: по объему этот (список) был так мал, что его можно было уместить под гнездом перстня, и принес в дар господину времени…»
