платье, давай чаю попьем, подумаем, как тебе помочь.
Лизка, успокоившись, что перед деревенской родней своего жениха не осрамится, принялась грызть пряник. Нет-нет да и поглядывая на карточку. Странно ей казалось — никогда она ничего о муже Варвары не слыхала. Впрочем, «до войны» она не помнила.
— Теть Варь, а он кем работал? Выглядит как образованный… Учитель или вообще — профессор. — Лизка прыснула, представив себе профессора в Варвариной коммуналке.
— Да, образованный, в музее он работал. Языков знал много, четыре-пять ли, — Варвара отвечала скупо. Непонятно было, то ли говорить не хочет, то ли, наоборот, не может удержаться от соблазна, чтобы не поговорить.
— С ума сойти! А где ж ты с ним познакомилась?
— Да тут и познакомилась. Комнату мне тут дали. Генеральша одна слово замолвила. Больно ей нравилось, как я ей платья гоношила, тогда гофре в моду вошло. А на всю Москву всего несколько мастериц его делали… А он тут жил, в угловой, где Мишка теперь с Клавкой.
— Ну и? — Как всякая невеста, Лизка про чужое любовное слушать любила — чтобы со своим сравнивать: кто счастливее.
— Что «ну»? Так и сладилось. Он тихий был, ласковый. Шанежки очень любил. Я мало понимала, что у него на работе было. Спрошу, ответит: «Хорошо все, Варенька». Да и куда мне с восемью классами- то.
— Чай, в койке-то классы не нужны! — Лизка засмеялась собственной шутке.
— Ох и дура ты еще молодая, Лизка, — необидно фыркнула Варвара. — Я всегда, все два года знала — не по себе дерево валю, не по себе… Ну да что? Два года счастливых — а все мои.
— Ну и что, бросил он тебя, да?
— Да нет, почему бросил. Просто ушел. Наследство какое-то получил, что ли. Да и съехал. Подвальчик снял. Книги туда перетащил свои да и съехал.
— Ну а ты что же? Даже не спросила, мол, а я как же?
— Ну что спрашивать? Не позвал, ушел, значит, решил, что больше не по пути. Да я ж говорю, знала, не по плечу он мне. Умный, книгу писал… А я — что я кроме ниток да иголок видала? Да и другая у него появилась.
— Да ну? Молодая, наверное?
— Я и сама нестарая тогда была. Другая — лучше не скажешь. Вот уж пава-то была. Красавица, холеная, аж светится. Надо же, сколько раз ее у нас в ателье видала…
— В ателье? Она что, тоже у вас работала?
— Лизк, ты чем слушаешь? Такие дамы не работают, они у нас платья заказывают. Она, правда, у Зинаиды Алексеевны, Зинки то есть, шила. Та уж старшей мастерицей была… А потом опустел подвальчик. И другие люди там поселились.
— А ты откуда знаешь? Что, ходила, следила? Варвара опустила глаза.
— Да что греха таить, ходила. Только не следить, а хоть на минутку его увидеть. Опустел подвальчик. Пава еще какое-то время в ателье заходила, а потом и она пропала. Не знаю, сладилось у них или нет. Ну, да дай бы бог.
— Как ты так можешь! Гордости в тебе нет, тетя Варечка, вот! — Лизка от полноты чувств шмыгала носом, ярилась не на шутку. — И что, так за двадцать лет ни разу и не объявился? Попользовался тобой, как ветошкой, да и выкинул? И как звать тебя забыл?
— Ну зачем ты так, глупая, — Варвара улыбнулась. — Ничего он, конечно, не забыл. Он человек чувствительный был. Однажды дворняжку дверью в парадном зашиб, приблудная собачонка была, так, почитай, полгода потом маялся, все рассказывал: Варенька, снится она мне… А ты говоришь, меня забыл. Да что ж он, по-твоему, — нелюдь? Разве может человек забыть того, кто душу ему отдал?
— А что ж не объявился?
— Значит, не смог. А говорить так не смей. Он тоньше нашего чувствовал. Вон, Мишка напьется, бывает, себя не помнит, но Клавку-то не забывает. Он, Мишка-то, — рвань. А тот душевный был.
— Ой, тетечка Варечка, а ты его до сих пор любишь, да?
— Не знаю, Лизка, люблю ли. Понятно, позвал бы — так на коленках бы на край света за ним поползла. Да не нужна, видать. И что я разболталась с тобой… Все платье это полосатое. Зинка тогда крепдешину по спецталону достала — большой отрез. Себе и мне. Хороша я в этом платье была. Один раз всего и надела. Мы с ним тогда еще в музей пошли, лекция там была. А потом мороженое ели в парке. Фотографировались… — Варвара замолчала, задумалась, а потом тряхнула упрямо головой: — Вот что, Лизка. Теперь опять такое носят. Я тебе воротничок чуть-чуть подправлю, да и забирай ты это платье. Будешь красавица! Да не сомневайся: это платье — самое счастливое!
Рецепт приготовления чая, оставленный Варечке ее любимым мужчиной
Ополоснуть заварочный чайник крутым кипятком да еще и поставить его на просушку сверху на чайник с кипящей водой. Всыпать в просушенный таким образом заварочный чайник по чайной ложке заварки на каждую предполагающуюся чашку чаю. Воды пока не наливать! Заварочный чайник прикрыть крышкой и оставить на пару минут на кипящем большом чайнике. Потом налить в заварочный чайник до половины кипятка. И снова подержать на водяной бане. Если вода слишком жесткая, щелочная, бросить в чайник кусок колотого сахару. И долить водой доверху.
чай должен быть темно-янтарным, прозрачным. Пить его надо сразу, потому что, постояв, он мутнеет. Лучше всего для такого метода подходит крупнолистовой черный чай — английская и ирландская смеси, к примеру, которые можно иногда купить в коммерческом магазине на Арбате. Эти чаи продаются в красивых железных коробках, в которые потом можно складывать нитки, иголки, мулине и пуговицы.
Юка Лещенко
Заячий пирог
Сижу с компрессом, облепленная ватой, пропитанная спиртом, завернутая в целлофан, под носом кружка с горячим, масляной пенкой набухающим чаем, и бабушкины руки пахнут аптекой, на указательном — рыжий йодовый след, на мизинце зеленка.
— Ну пей уже.
Я умею выпадать из плохих минут, главное, зажмуриться до звездочек, скукожиться, — и вот чтобы носки не кусали пятки. Душно, влажно, пневмония, и по стенам ходит страшное: караморы на длинных лапках, шерстяной пучеглазый бабай, вытянутое лицо фонаря — желтое с зеленым, главные цвета болезни.
— Ну пей, пей, скоро дедушка придет.
Я знаю, дедушка идет к нам через лес — в лесу живут морщинистые сосны, белка, чужие дядьки и ягода земляника, потом через поле — летом поле цветет гречихой и жужжит пчелами, а зимой там бегают куропатки — такие птицы в крапинку, раньше их ели, теперь едят кур, они все равно некрасивые.
Дедушка идет с работы, у него черный портфель с блестящей, как будто соленой, застежкой, дедушка никого не боится. Когда дедушка доходит до полянки — от нее три дорожки вверх, одна к нам, — из тучи выползает луна, я знаю, что она не из сыра, но ночью так вкусно прикусить ее плавающий в окне краешек — зубам холодно, и язык в пупырышках.
Дедушка останавливается возле пенька — под ним живут мурашки, если засунуть к ним палочку, а
