Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 1. А-К

– Можно, конечно, и так, – примирительно говорит он. – Все можно, ничего не запрещено… Вот только бессмысленно. Тебе самому надоест. Впрочем, уже надоело, я не ошибаюсь?

– Не знаю.

Я и правда уже ничего не знаю, не понимаю ни фигушеньки. Каждое слово загадочного этого существа, назначенного судьбой мне в попутчики – сокровище, но взять его на хранение я, кажется, не способен: сундуки мои переполнены какой-то дрянью, и нет уже времени избавляться от хлама.

– Зачем все это? – спрашиваю. – Я не готов пока к… Не знаю, к чему. Ни к чему не готов. Зачем переводить на меня чудеса? Это расточительство. Вы же, наверное, насквозь меня видите…

– Вижу, – соглашается. – Именно поэтому не трудись рассуждать, к чему ты там «готов» или «не готов». Мне виднее.

61. Голем

…вырываясь из-под контроля человека, являет слепое своеволие…

Очень хочется снова спросить его: «Да кто же вы такой, черт подери?» – но вряд ли ответ меня устроит. Отмажется ведь как-нибудь, произнесет нечто глубокомысленное, ни к чему не обязывающее, выскользнет угрем из вспотевших моих ладошек. Хотел бы поразить меня в самое сердце сакральным своим статусом, давно бы это сделал. А если уж решил путешествовать инкогнито, ничего не попишешь: нет у меня ни дыбы, ни испанского сапога, ни даже лукавства инквизиторского. И нос мой словно бы специально создан для того, чтобы меня за него водить, сколько душа пожелает. Примитивное, но удобное средство управления мною.

Я вдруг начинаю злиться.

Все, – решаю, – с меня хватит. Поговорили, и ладно. Пора завязывать с этой иррациональной тягомотиной. Пойду-ка я… а неважно, куда. Просто пойду.

Поднимаюсь и, не оглядываясь на респектабельного волхва, берусь за дверную ручку. Желудок сжимается до размеров куриного: он (не я!) предчувствует, что дверь купе окажется запертой – и что тогда прикажете делать? Головой биться о пластиковые перегородки? Дверь, однако, отъезжает в сторону без проблем. То есть, она, конечно, то и дело запинается, и приходится искать к ней особый подход: то чуть на себя потянуть, то, наоборот, надавить, а то и вверх поднажать слегка, – но даже мне, до медвежьей болезни почти перепуганному, ясно, что причиной тому не всяческая зловещая мистика, а почтенный возраст да скверный уход.

Выглядываю в полутемный коридор и обнаруживаю, что там уже выставлен «почетный караул». Никто не уйдет отсюда живым, так-то!

У окна, повернувшись к нему спиной, а ко мне, соответственно, неповторимым своим фасадом, стоит проводник. Тощий, нескладный, угрожающего в нем – только массивная нижняя челюсть, да брови, сросшиеся на переносице. Нелепая помесь Щелкунчика, Дуремара и «злого магрибского колдуна», достойный персонаж для комедии ужасов. В другое время я бы, пожалуй, расхохотался, а то и за фотоаппаратом бы полез, дабы запечатлеть курьезное создание нетрезвой природы. Но тут я замер на месте, утратив в высшей степени полезные умения двигаться, соображать и дышать: сделал один длинный судорожный свистящий вдох, и на этом все.

Не такой уж я паникер, да и нервы у меня покрепче, чем у среднестатистического персонажа Стивена Кинга, но сейчас глазам моим предстало нечто вовсе из ряда вон выходящее.

Проводник ел мышь. Это я понял почти сразу: мертвый зверек был еще почти цел; серая шкурка, тонкий хвостик, острая мордочка, черные точки остекленевших глаз – не нужно быть крупным естествоиспытателем, чтобы с ходу установить личность жертвы. Лицо проводника хранило бесстрастное выражение, по его подбородку медленно полз темный сгусток крови, к губам прилипло несколько шерстинок, в уголке рта мутно поблескивала какая-то нехорошая анатомическая подробность. Он ел вдумчиво, неспешно – так не утоляют голод, а лакомятся, скажем, мороженым после обеда, на сытый желудок. Возможно, если бы он жадно пожирал свою добычу, как подобает голодному хищнику, потрясение мое было бы не столь сильным. А так…

Я почти не помню, как шагнул назад, в купе, как захлопнул дверь, навалился на нее отяжелевшим телом и повернул тугой замок, как обрушился на свое место и утер вафельным полотенцем мгновенно вспотевшие лицо и шею, как метнулся в сторону и высунулся по пояс в окно, содрогаясь от спазмов в пустом желудке. Однако я все это проделал, и получил награду за расторопность: добрый колдун Карл Степанович выдал мне порцию рома, намочил полотенце моей минералкой и протянул мне: дескать, умойся.

Я выпил ром, протер рожу. Закурил. Биологическая система «Макс» снова начала функционировать – не без сбоев, конечно, но тут уж ничего не попишешь.

– Какая гадость! – говорю, обретя, наконец, драгоценный дар речи.

– Надеюсь, это нелестное определение относится не к моему рому? – холодно осведомляется попутчик.

– Это «нелестное определение» относится к рациону нашего проводника. Вы видели? Он дохлую мышь жрал!

– Ну, надо же ему чем-то питаться… Ты сам виноват. Кто тебя просил прежде времени в коридор высовываться?

– Прежде какого такого времени? – начинаю звереть. – Мне что, нельзя теперь из купе выходить? А в туалет? Что творится в этом поезде? Может быть, в соседнем купе уже человеческие трупы гложут?

– Может быть, и гложут – тебе-то какое дело? Здесь ты в безопасности, вот и сиди пока, не высовывайся. Тем паче, что ни в какой туалет ты не хочешь. Детская уловка!

– А что вообще происходит? – спрашиваю шепотом, опасливо и даже заискивающе.

Куда только подевался давешний праведный гнев! Про себя кумекаю, что надо бы мне оставаться в добрых отношениях с попутчиком, который, кажется, является полномочным представителем нечистой силы в отдельно взятом вагоне дополнительного поезда. Может быть, тогда мне позволят не есть мышей на ежегодном шабаше, каковой сегодня, судя по всему, здесь вершится. Возможно даже, меня самого не съедят этой ночью, не заколют ритуальным кинжалом в тамбуре, не принесут в жертву бойлерному котлу, каковой наверняка исполняет здесь роль верховного идолища…

– Не сходи с ума, – строго говорит «полномочный представитель». – Возьми себя в руки. Ничего особенного не случилось. Просто в тех местах, где пересекаются миры, реальность иногда выходит из-под контроля, и тогда предметы и люди начинают своевольничать, приоткрывать стороннему взору истинную свою природу… Впрочем, это обычно быстро заканчивается. Все уладится, не беспокойся. Просто не нужно пока покидать купе.

– А когда будет можно?

– Ну… довольно скоро, – он неопределенно машет рукой. – Я скажу, когда… А теперь, чем спрашивать о ерунде, задай-ка мне вопрос, которого я жду.

– Вопрос? Что за вопрос?

– Ну же!

62. Грааль

Грааль – это табуированная тайна, невидимая для недостойных, но и достойным являющаяся то так, то иначе, с той или иной мерой «прикровенности».

Видит бог, я понятия не имел, чего он от меня хочет. Ни проблеска догадки, ни единой версии не было у меня на сей счет. Немудрено: голова-то по-прежнему занята лишь проводником, поедающим мышь, а внимание сконцентрировано на дверном замке – прочен ли? Иные впечатления этой странной ночи смазались и казались теперь незначительными.

Уста тем не менее отверзлись, повинуясь не чьей-то чужой, а моей собственной воле, но не той «повседневной» разновидности воли, которая ежесекундно приводит в движение мышцы и манипулирует желаниями, а какой-то иной, куда более мощной силе, что проявляется редко и всегда неожиданно, будто совершенный сей инструмент мне не принадлежит, а лишь порой удается взять его взаймы на краткий срок; причем момент передачи и возврата собственности определяю не я сам, а некий непостижимый заимодавец.

– Вы сказали, будто реальность выходит из-под контроля в тех местах, где пересекаются миры, – смотрю испытующе на Карла Степановича: того ли он ждет, продолжать ли?