Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 1. А-К

неописуемый: в какие-то моменты мог бы поклясться, что ноги мои больше не касаются земли, а порой меня разбирал смех. На истерику это совершенно не походило, скорее уж на способ «выпустить пар», избавиться от излишков невесть откуда взявшейся энергии – кажется, ее было куда больше, чем я способен вместить.

На сей раз пробежка завершилась весьма обыденным образом: я все-таки споткнулся и упал. Не ушибся, но содрогнулся, услышав тихий утробный звяк: это соприкоснулась с земною твердью сумка с аппаратурой, которую я, дурак великовозрастный, почему-то не решился оставлять на вокзале вместе с рюкзаком. С собой поволок. Зачем?!

Пушной зверь песец с семейством посетил моего верного друга. Скорбь была краткой, но интенсивной; впрочем, сожалений о содеянном я почему-то не испытывал, как ни старался оживить в своем сердце привычное это чувство. Ну и ладно, не очень-то и хотелось…

Несколькими часами позже, уложив свое опустошенное тело на гостиничную койку, я наконец понял, в чем, собственно, состояла нынешняя «перемена участи». Разбитая фотокамера – недвусмысленное указание судьбы. Очевидно, мне следовало немедленно переменить род занятий. Я, собственно, никогда не возражал против радикальной смены образа действий, но слишком уж несвоевременно все это случилось! Профессия моя, в кои-то веки, сулила крышесносный заработок и даже «путешествие на Запад» – не совсем такое, что выпало Сунь Укуню, но и от ежевечерних прогулок по коммунальному коридору по санитарным делам весьма отличное.

Недвусмысленные указания судьбы вошли в прямое противоречие с моими корыстными интересами. Впору было начинать кусать локти. Но для этого ритуала мне явно недоставало гибкости суставов.

68. Джангар

Из предлагаемых исследователями многочисленных этимологий <…> наиболее убедительной представляется «сирота», «одинокий». <…> При данной этимологии имя Джангар сопоставимо с Эр-Соготох («муж одинокий») у якутов, Чагыс («сирота одинокий») у шорцев и др.

Несколько дней я вообще ничего не предпринимал. В смысле так и не купил новую камеру, хотя вполне мог бы себе это позволить. Деньги же, хоть и было их пока вдоволь, старался не тратить: и без того на гостиницу чудовищные какие-то суммы расходуются, а уверенность в обеспеченном будущем потихоньку меня покидала. Но и отказываться добровольно от лучезарной перспективы не хотелось. В общем, маялся я.

Эта своеобразная бизнес-неприкаянность, впрочем, не мешала мне получать удовольствие от прогулок по Москве. Напротив, только этим я и занимался, чуть ли не круглосуточно: очаровала она меня, ничего не скажешь. Купил карту города и теперь с неведомой мне доселе последовательностью вдыхал жизнь в схематические изображения улиц. Под моими неутомимыми ногами аккуратно расчерченные квадраты воплощались в бескрайние асфальтовые равнины Садового кольца, вздымались холмами, сияли нечистым хрусталем водоемов, пенились душистой зеленью бульваров, бередили душу косноязычным, но проникновенным архитектурным лепетом переулков. Моя Москва была в ту пору лоскутным одеялом, где соседствовали фрагменты «настоящего», уже обследованного мною и словно бы затвердевшего под пристальным моим взором города и туманные, бесплотные обрывки «гипотетических» улиц – тех, что присутствовали на карте, но не были еще утоптаны моими ступнями, а значит – и не существовали пока. Так мне, по крайней мере, тогда казалось.

Я и метро понемногу осваивал, с каждым днем все больше подпадая под очарование прохладных подземных залов, медленно движущихся эскалаторов и гулких переходов; даже бесчисленные топорные изображения пролетарских идолов здесь, под землей, меня не слишком раздражали: ну, солдаты с матросами; ну, колхозники, да пионэры юные в мешковатой униформе; ну, бесконечные мертвые головы Ильичей, с торсами и без оных, – подумаешь!

В эти дни я сам себя не узнавал. Стал почти аскетом: всего пару раз выпил кофе с бутербродами в каких-то безликих кооперативных забегаловках; в прочее же время довольствовался покупкой мороженого или бубликов, меланхолично поглощал на ходу эти сиротские лакомства, почти не ощущая вкуса, как, вероятно, не ощущает вкус дизельного топлива заправленный им самосвал. А ведь какой был сибарит, почетный завсегдатай всех мало-мальски пристойных кофеен, этакий провинциальный денди, душу в ломбард Люцифера готовый отнести ради возможности ежедневно транжирить время в комфортных условиях…

Впрочем, это еще что, были и другие, куда более разительные перемены. Теперь я произносил всего пару десятков слов в день, да и те извлекал из опустошенной гортани лишь в силу крайней житейской необходимости: «Здравствуйте», «Извините», «Как пройти…», «Спасибо». К тому же я не завел ни единого знакомства и не позвонил никому из перебравшихся в Москву приятелей – а это уже ни в какие ворота!

Самое удивительное, что мне это новое состояние души нравилось чрезвычайно. Мне наконец выпало пережить восхитительное, пьянящее «одиночество в толпе», о котором я до сих пор знал лишь из романов, любовно проиллюстрированных моим же воображением. Из девяти миллионов человек, проживающих в Москве, – скудная официальная цифра, не учитывающая так называемых «гостей столицы», у которых хватает дерзости проживать без прописки, осуществлять обмен веществ в организме без священных талонов на покупку сахара и водки, быть в ладах с настоящим без особой уверенности в завтрашнем дне, – так вот, ни единой живой душе из легально и нелегально заполонивших московские улицы миллионов не было до меня никакого дела. Возможно, именно поэтому наяву я не чуял земли под ногами, а среди тягучих, сладостных сновидений, ожидавших меня в сумерках гостиничного номера, не затесалось ни одного кошмара.

Мне было хорошо как никогда прежде, но долго это не могло продолжаться: я – нестабильная система; что бы со мною ни происходило, можно заранее биться об заклад, что это скоро пройдет, и выиграть пари.

69. Дзаячи

Функции Дзаячи, связанные с судьбой, вытекают из понятия дзая (заяа, заяан), означающего и само небесное волеизъявление, и ниспосланную небом судьбу.

Пасмурным теплым утром, на пятый, кажется, день после прибытия в Первопрестольную, я проснулся, обуреваемый жаждой действий. Очень хотелось купить камеру и немедленно приступить к работе: неизвестно ведь еще, как дело пойдет, тут лучше бы иметь в запасе время на ошибки и неудачи, дабы не биться потом глупой головой о краснокирпичные кремлевские стены. С другой стороны, я имел некоторые основания полагать, что новый фотоаппарат может почить с миром, не прожив и дня: слишком уж недвусмысленным было давешнее указание судьбы, а я более не мог относиться к подобным вещам с прежним легкомыслием.

Смятенный разум твердил, что следует немедленно начать операцию по коррекции московской части моей кармы; послушное ему сердце в панике взбивало пенистый мусс из артериальной крови; желудок нехорошо ныл, пророча наступление скудных времен; прочие же мои составляющие отказывались работать в таком бедламе.

Я отправился в гостиничный буфет, обаял местную владычицу пяти подбородков, выклянчил чашку кофе не двойной, не тройной – усемиренной! – крепости. В результате все равно получил помои, но с большим количеством кофеина, что и требовалось. Ссутулился над клетчатой клеенкой, пинками растолкал своего «внутреннего стратега», каковой до сегодняшнего дня, в точности как былинный лежебока Илья Муромец, не произвел ни единого выдающегося телодвижения. Нынче ему предстояло совершить первый подвиг: бытие мое нуждалось в тщательном планировании как никогда прежде.

Он оказался молодцом, этот сонный парень. В отличие от меня, он знал, что человек, возжелавший собственноручно спроектировать свое ближайшее будущее, должен поначалу сделать две вещи: задать себе вопрос: «А чего я, собственно, опасаюсь?» – и ответить с предельной честностью. Это было просто, хоть и не слишком приятно: я обнаружил, что ужасно боюсь потратить все наличные деньги на покупку нового фотоаппарата и остаться у разбитого корыта в случае его гибели (весьма, как мне казалось, вероятной). Одно дело сидеть на бобах дома, где потенциальные кормильцы сами ежевечерне стучат в твою дверь, где на каждом углу можно обрести человеческое существо, готовое ссудить тебя пятеркой до лучших времен, где, в наихудшем случае, к твоим услугам пригородные сады и огороды, чьи хозяева злоупотребляют