действительно ничего особенного. Мне бы еще, конечно, понять, куда ехать, но тут уж придется полагаться исключительно на штурманские карты, вытатуированные на поверхности моего собственного сердца.
«Ничего, ничего, – говорю я себе. – Дорога превыше цели».
Только это и важно сейчас. Только это.
85. Сюй-Чжэньцзюнь
Впрочем, троллейбус, как и сводный брат его трамвай, по счастию, решительно неспособен сбиться с пути. Но если трамвай неразлучен со своими земными путями, рельсами да шпалами, троллейбус словно бы привязан к поднебесью. Его тропы начертаны в нескольких метрах над земной твердью и не всегда видимы глазу – уж, по крайней мере, не в безлунную ночь.
Поэтому все более-менее просто. Я еду, куда едется. Медленно, осторожно, предельно внимательно. Что будет, если моя повозка сойдет с маршрута, утратит связь с протянутым во тьме источником энергии – и думать не хочу. Ясно, что херово будет, а подробностей мне лучше не знать. Обойдемся как-нибудь без подробностей, ладно? Ладно, – ответствует флегматично мой невидимый, неведомый и вряд ли хоть как-то поименованный ангел-хранитель. – Как скажешь, так и будет.
Вот и договорились.
Немудрено, что когда электрическая моя колесница остановилась наконец у фонарного столба с ржаво-желтой табличкой, исчерченной то ли царапинами, то ли буквами неведомого алфавита, а громкоговоритель вдруг взревел на весь салон испитым басом: «Конечная. Просьба освободить салон», – я на мгновение утратил контроль над собой. Задрожал, затрясся, завибрировал всем телом, коротко вякнул и взорвался – но не умер, конечно. Так, не репетиция даже – первая читка.
86. Сянь
Вероятно, следует сказать, что я потерял сознание. Но меня бесит это выражение: оно не дает никакого представления о том, что происходит с человеком, чья обитаемая реальность вдруг исчезла, рассыпалась, искрошилась в темную, гнилую труху.
Зато выражение «прийти в сознание» вполне меня устраивает. Примерно так все и происходит: шел, шел и пришел. Перешел вброд Великую реку и вернулся, черт побери, к родным берегам. Счастье.
Обретя себя или качественную копию, почти неотличимую от оригинала, я огляделся. Судя по всему, местный троллейбусный парк больше не нуждался в моих услугах. Во всяком случае, я сидел уже не в водительском кресле, а на мостовой, вымощенной мелкими круглыми камешками. Невелика потеря: мостовая была вполне теплой и, кажется, даже чистой. Воздух пах речной сыростью, дымом, травой и почему-то ванилью, словно бы где-то неподалеку работала кондитерская. Фонарный столб с табличкой, очевидно, провалился в тартарары, зато с древесных ветвей в изобилии свисали сияющие гирлянды мелких лампочек, оранжевых и голубых.
Поднявшись на ноги, я огляделся. Узкая улица, резные ограды палисадников, остроконечные крыши невысоких домов – все это было чрезвычайно похоже на какой-нибудь маленький европейский городок. Баварский курорт или, скажем, сладостная швейцарская глухомань – такие тонкости мне различить не по силам, да и ни к чему. Потому что и так понятно: никакая это не Европа. Нечто иное, для чего и названия- то нет в обжитых мною языках. Только условные, меня самого не слишком устраивающие определения: Нижний Город, обитаемая тень всех городов, возведенных людьми, одна на всех. Заветная изнанка бытия, подвижная, вертлявая граница между сбывшимся и несбывшимся.
Я ложусь навзничь, прижимаюсь лбом, губами, щеками, веками к прохладным камешкам мостовой. Это осознанный жест: я не знаю иного способа приветствовать новую реальность, кроме вот такой робкой телесной близости, в которой нет ни страсти, ни восторга – лишь почтительный трепет и бесконечное смирение.
Т
87. Татенен
– Что же ты на мостовой валяешься?
Поднимаю глаза. Ада. Она, она! Прекрасная убийца рифмоплетов, любимое наваждение моего сгинувшего двойника, доставшееся мне вместе с прочим хлопотным наследством. Стоит, хохочет, подбоченившись. По глазам ее, впрочем, вижу, что все сделал правильно. Ада, кажется, чрезвычайно довольна.
– Поднимайся давай, бродяжка.
Она протягивает мне руку. Отнюдь, к слову сказать, не символический жест: силы ее, пожалуй, хватило бы и на троих таких, как я.
– Рад? – спрашивает коротко.
Я молча киваю. Говорить будем позже. Не чувствую я пока в себе коммуникативных способностей. Смотреть, улыбаться, за руку ее держать – это пожалуйста. Но не более того.
88. Тваштар
– Стоять на месте не обязательно, – говорит Ада. – Можно гулять, можно сидеть на тротуаре, можно зайти в первую же примерещившуюся забегаловку… или во вторую, или в третью – как пожелаешь. Если будешь хорошо себя вести, я постараюсь вообразить, будто у меня есть дом. И приглашу тебя в гости – при условии, что ты не утратил дар речи навеки.
– Не утратил, – мотаю головой. – Просто пока трудно. Говорить и… И вообще трудно. Но я быстро ко всему привыкаю.
– Очень хорошо. – Ада довольна. – Тогда для начала запомни правило. Оно простое, но важное. Фундаментальное. Все открытые двери здесь ведут – куда ведут. Ну то есть, если ты видишь, что за распахнутой дверью прилавок кофейни или, скажем, столярная мастерская, – заходи туда смело. Попадешь, куда собирался. А вот с закрытыми сложнее: никогда заранее не знаешь, куда они приведут. Старожилы Нижнего Города только в закрытые двери и ломятся, понятно. Но ты пока погоди. Не все сразу. Ясно тебе?
Киваю. Куда уж яснее…
– Вот и молодец, – смеется Ада. – Такой способный мальчик!
Воодушевленный ее снисходительной нежностью, обнимаю чудесное видение за талию. Привлекаю ее к себе. Вдыхаю молочный запах кожи, дымный аромат волос. Некоторое время мы неподвижно стоим на мостовой, а потом Ада деликатно отстраняется.
– Ты смотри, не увлекайся!
Тон ее суров, но в глазах пляшут веселые золотые бесенята.
Смотрю на нее вопросительно. С каких это пор ей не нравится моя способность «увлекаться»? Кажется, до сих пор…
– Ты не понимаешь, – вздыхает Ада. – Маша и я – не одно и то же.
– Тот Макс, с кем вы обе водили знакомство, и я – тоже разные люди. В прошлый раз тебя это совершенно не смущало.
– Не меня. Ее не смущало, – упрямится Ада. – Это ты, раздолбай, сам с собою судьбами, женщинами и снами меняешься по три раза на дню. А я девушка серьезная, у меня в делах учет и порядок. Я – это я, Маша – это Маша. Кто из нас чья тень – вопрос, конечно, сложный. Тут не только черт ногу сломит, тут и серафим шестикрылый в гипс угодит, пожалуй… Зато в остальном полная ясность. Моя функция – время от времени спасать твою шкурку в обмен на первую попавшуюся тайну. Все прочее – ее забота.
– Ладно, – вздыхаю. – Ничего не понимаю, но… Я тебя услышал. Договорились. Больше не буду страстно сопеть тебе в ухо. А в награду за хорошее поведение постарайся все же объяснить мне, кто ты и кто она. Если уж у тебя в делах учет и порядок…
– Ты и сам знаешь, как это происходит. Иногда мне снятся ее сны, а ей – мои. Только и всего. Не парься.
89. Тескатлипока
