Тресилиана в такое же изумление, в какое он сам перед этим поверг Лестера своей речью. Но изумление уступило место возмущению, когда за незаслуженными словесными оскорблениями последовал удар, от которого сразу улетучились все мысли, кроме одной — мысли об ответном ударе. Тресилиан, в свою очередь, мгновенно извлек шпагу из ножен, и поединок начался. Тресилиан хотя и уступал Лестеру в искусстве фехтования, но достаточно хорошо владел шпагой и дрался смело. К тому же он был гораздо спокойнее своего противника, ярость которого объяснял либо приступом безумия, либо каким-нибудь страшным заблуждением.
Схватка длилась уже несколько минут, но ни один из противников еще не был ранен, когда у входа на террасу вдруг послышались голоса и торопливые шаги приближавшихся людей.
— Нам помешали, — обратился Лестер к своему противнику, — следуйте за мной!
В тот же миг чей-то голос произнес:
— А мальчуган-то был прав — здесь дерутся.
Тем временем Лестер увлек Тресилиана в тайник за фонтанами, и там они укрылись от взглядов шести телохранителей королевы, которые прошли по главной аллее «Забавы». Они услышали, как один из них сказал:
— Да разве найдешь их тут ночью, среди этих брызгалок, клеток и нор. Пройдем-ка до конца аллеи и если не натолкнемся на них, то вернемся и поставим одного из наших у входа. Вот они и окажутся в ловушке до утра.
— Слыханное ли дело, — отозвался второй, — пускать в ход шпаги, когда здесь рядом находится королева, да еще чуть ли не в ее дворце! Черт бы их побрал! Должно быть, какие-нибудь пьяные крикуны сцепились. Искать их — и то жалко. Ведь за поединок положено отрубать правую руку, верно? Тяжело лишиться руки за то, что помашешь куском стали, за который так и тянет схватиться.
— Ты сам задира, Джордж, — возразил третий, — вот и берегись — такой закон и в самом деле существует!
— Что верно, то верно, — заметил первый. — Да сюда-то он не больно подходит — дворец принадлежит не королеве, а лорду Лестеру.
— Ну и что же! Наказание будет такое же строгое, потому что, покуда правит наша милостивая королева, бог да продлит ее дни, лорд Лестер все равно что король.
— Тише, болван! — прошипел третий. — Почем ты знаешь, что нас никто не слышит?
Они прошли мимо, занятые куда больше своим разговором, чем желанием обнаружить виновников ночной тревоги.
Как только они прошли, Лестер сделал знак Тресилиану следовать за ним, бесшумно направился в противоположную сторону, где им удалось незаметно проскользнуть через портик. Он довел Тресилиана до башни Мервина, в которой тот снова поселился, и, прежде чем расстаться с ним, объявил:
— Если у тебя достаточно смелости продолжить и довести до конца прерванный поединок, то завтра, после того как придворные покинут замок, держись неподалеку от меня. Мы улучим время, я подам знак, когда это будет удобнее.
— Милорд, — ответил Тресилиан, — при других обстоятельствах я постарался бы узнать у вас причину вашей необъяснимой лютой ненависти ко мне. Но вы оставили на моем плече клеймо, смыть которое может только кровь. Находись вы даже на той высоте, куда влекут вас ваши честолюбивые замыслы, я и тогда бы добился от вас удовлетворения за свою поруганную честь.
Они расстались, но на этом еще не кончились ночные приключения Лестера. Он был вынужден пройти мимо башни Сентлоу, чтобы добраться до потайного хода, который вел в его комнату, но у входа в башню он встретил полуодетого лорда Хансдона с обнаженной шпагой в руке.
— Вас тоже разбудил этот шум? — спросил старый воин. — Ну и порядки! Клянусь, в вашем замке ночью такой же содом, как днем. Часа два тому назад меня разбудили вопли этой бедной помешанной женщины, леди Варни, которую силком увозил ее муж. Уверяю вас, если бы не полномочия, которые дали вы и королева, я бы не сдержался и раскроил череп вашему Варни. А теперь еще эта драка в «Забаве» — так вы, кажется, называете каменную террасу, где наставлены всякие безделушки?
Первая половина речи старика словно ножом полоснула по сердцу графа. На последнюю он ответил, что сам слышал удары шпаг и вышел, чтобы расправиться с дерзкими нарушителями покоя королевы.
— Ну, в таком случае, я рад обществу вашей светлости, — сказал Хансдон. Лестеру пришлось вернуться вместе с неотесанным старым лордом в «Забаву», где Хансдон выслушал рассказ находившихся под его непосредственным начальством телохранителей об их безуспешных поисках нарушителей порядка. Хансдон разразился проклятиями, обозвав стражей ленивыми мошенниками, слепыми ублюдками и сукиными детьми. Лестер также счел необходимым притвориться рассерженным на то, что ничего не удалось обнаружить. В конце концов он высказал лорду Хансдону предположение, что шум вернее всего подняли какие-нибудь глупые юнцы, осушившие немало кружек, и теперь они уже достаточно напуганы отправленной за ними погоней. Хансдон, который сам был не прочь приложиться к бутылке, согласился, что лишняя кружка вина может извинить многие глупости.
— Однако, милорд, — добавил он, — если вы не умерите свою щедрость и не ограничите поток эля и вина, которые льются в замке рекой, я чувствую, что мне придется отправлять моих молодцов в кордегардию и отрезвлять их плетьми. Итак, я вас предостерег, а затем позвольте пожелать вам доброй ночи.
Радуясь, что наконец избавился от него, Лестер простился с Хансдоном у входа в башню Сентлоу и, войдя в потайной ход, взял оставленный там фонарь и при его угасающем свете добрался до своих покоев.
Глава XXXIX
Прочь! Прочь! Мой конь воротит морду,
Чуть издали почует лорда.
Я растолкую странность эту:
Рожден он в дни Елизаветы,
Когда великий Лестер
Тут в замке пировал с ней вместе.
На следующий день Елизавете и ее двору было предложено новое развлечение. Бравые жители Ковентри взялись представить битву между англичанами и датчанами, по обычаю, засвидетельствованному древними летописями и хрониками и до сих пор сохранившемуся в их старинном городе. В этом представлении одна часть горожан изображала саксов, а другая — датчан; история борьбы между этими двумя свирепыми народами излагалась неуклюжими стихами и подкреплялась основательными ударами. Попутно воспевалась достойная амазонок отвага английских женщин, которые, как гласит история, были главными участницами истребления датчан в день Хоктайда, в 1012 году.
Такие представления издревле считались излюбленной забавой ковентрийцев, но были запрещены стараниями неких ретивых пасторов из пуритан, имевших большое влияние на представителей городского магистрата. Однако горожане Ковентри обратились к Елизавете с просьбой позволить им возобновить свои представления и оказать им честь своим присутствием. Вопрос обсуждался в Малом совете, который обычно сопровождал Елизавету для немедленного решения текущих дел. Петиция, хотя и встретила противодействие со стороны более строгих его членов, была благосклонно принята Елизаветой. Королева заметила, что такие забавы занимают умы людей, которые, если их лишить зрелищ, могут найти менее, невинные развлечения. Что же касается духовных пастырей, то они, бесспорно, достойны всяческих похвал за ученость и благочестие, однако слишком уж строго опекают свою паству. Таким образом, представление было разрешено.
Итак, после утренней трапезы, которую мистер Лейнем именует амброзией, самые видные вельможи, сопровождавшие ее величество, отправились к башне Галереи, чтобы взглянуть на приближение враждующих отрядов англичан и датчан. По сигналу ворота охотничьего парка широко распахнулись, пропуская пехоту и конницу.
Многие наиболее тщеславные горожане и йомены нарядились в фантастические одеяния, чтобы походить на рыцарство двух этих народов, но, во избежание несчастных случаев, им запретили появляться на настоящих лошадях, и они должны были довольствоваться коньками-скакунками, которые с древних пор
