— Утешьтесь, мой друг, — вмешался священник, обращаясь к сэру Хью, — не может быть, что дитя всех наших надежд и нашей любви была бы падшим созданием, как вы хотите ее представить,
— Ах нет, — нетерпеливо ответил сэр Хью, — я был неправ, открыто называя ее низкой тварью, которой она стала. Для этого при дворе есть новое название, я знаю. Для дочери старого девонширского мужлана большая честь стать любовницей веселого придворного, да при этом любовницей Варни, того самого Варни, деду которого помог мой отец, когда тот разорился после битвы… битвы… где был убит Ричард… Выскочило из головы! И я знаю, что никто из вас мне не поможет…
— Битва при Босворте, — подсказал мистер Мамблейзен, — между Ричардом Горбуном и Генри Тюдором, дедом ныне здравствующей королевы, Primo Henrici Septimi, note 56 в тысяча четыреста восемьдесят пятом году post Christum natum note 57.
— Да, именно так, — подтвердил старик, — это знает каждый ребенок. Но моя бедная голова забывает все, что должна помнить, и помнит только то, что была бы рада забыть. Мой мозг помутился, Тресилиан, почти сразу, как ты уехал, да и теперь он еще как-то нетверд.
— Вашей милости, — предложил добродушный священник, — лучше бы удалиться в свои покои и попытаться хоть ненадолго заснуть. Доктор оставил вам успокаивающее лекарство, а наш великий врачеватель повелел нам пользоваться земными средствами, дабы мы могли укрепиться и с твердостью переносить испытания, которые он нам ниспошлет.
— Верно, верно, старый дружище, — сказал сэр Хью, — и мы перенесем наши испытания мужественно. Что мы утратили — только женщину. Взгляни, Тресилиан, — тут он вынул спрятанную на груди длинную прядь шелковистых волос, — взгляни на этот локон! Говорю тебе, Эдмунд, что в ту самую ночь, когда она исчезла, она, как обычно, пришла пожелать мне доброй ночи, и обняла меня, и была как-то особенно нежна со мною. А я, старый осел, все держал ее за этот локон, пока она не взяла ножницы и не отрезала его, и он остался у меня в руке. И это все, что мне осталось от нее навеки!
Тресилиан не в силах был ответить, хорошо понимая, какие противоречивые чувства бушевали в груди несчастной беглянки в тот злополучный миг. Священник собирался было заговорить, но сэр Хью прервал его.
— Я знаю, что вы хотите сказать, господин священник. Но в конце концов ведь это лишь прядь женских волос, а из-за женщины в безгрешный мир пришли позор, грех и смерть. Наш ученый мистер Мамблейзен тоже может сказать вам разные мудрые слова о ничтожестве женщин.
— C'est l'homme, — сказал мистер Мамблейзен, — qui se bast, et qui conseille. note 58
— Верно, — подхватил сэр Хью, — и поэтому будем держать себя как люди, обладающие мужеством и мудростью. Тресилиан, добро пожаловать, как будто ты привез лучшие вести. Но мы уже долго говорим, что-то в горле пересохло. Эми, налей кубок вина Эдмунду, а другой для меня.
Затем, внезапно вспомнив, что он обращается к той, кто не может его слышать, он покачал головой и сказал священнику:
— Это горе для моего поврежденного разума то же, что церковь в Лидкоте для нашего парка. Мы можем ненадолго заблудиться среди чащи кустарников, но с конца каждой аллеи мы всегда видим старую серую колокольню и могилы моих предков. Хотел бы и я завтра же отправиться в этот путь!
Трееилиан и священник стали вдвоем настаивать, чтобы измученный донельзя старик удалился на покой, и наконец им это удалось. Тресилиан оставался у его изголовья, пока не увидел, что сон наконец смежил старику глаза, и тогда он вернулся, чтобы посоветоваться со священником, какие шаги следует предпринять в таких печальных обстоятельствах.
Они не могли не допустить на это совещание мистера Майкла Мамблейзена. И они пригласили его тем более охотно, что, помимо надежд, возлагаемых ими на его проницательный ум, они знали его как великого друга молчаливости, и не приходилось и сомневаться в том, что он сохранит тайну. Это был старый холостяк из хорошей семьи, но со скромными средствами, и он находился в отдаленном родстве с семейством Робсартов. В силу этого он и удостаивал замок Лидкот своим пребыванием уже в течение последних двадцати лет. Его общество было приятно сэру Хью главным образом потому, что Мамблейзен обладал большими знаниями, и хотя они относились лишь к геральдике и генеалогии, вместе с кое-какими отрывочными сведениями по истории, это было именно то, что могло пленить старого рыцаря. Удобно было также, что у него был друг, к которому всегда можно было обратиться, когда его собственная память, и притом довольно часто, изменяла ему, подводя его в смысле всяческих имен и дат. Во всех подобных случаях мистер Майкл Мамблейзен всегда с должной краткостью и скромностью приходил на помощь. И действительно, в делах, касавшихся современной жизни, он нередко помогал советом, которому стоило последовать, хотя этот совет и бывал иной раз выражен в форме туманного изречения, заимствованного из области геральдики. Как говаривал Уил Бэджер, он уже вспугивал дичь, покуда другие еще путались в кустах.
— Тяжелое время пережили мы тут с добрым рыцарем, — начал священник. — Я не испытывал таких страданий с той поры, как был оторван от своего возлюбленного стада и вынужден был предать его на растерзание римским волкам.
— Это было в Tertio Mariae, note 59 — вставил мистер Мамблейзен.
— Во имя неба, — продолжал священник, — скажите, провели ли вы свое время более плодотворно, чем мы? Удалось ли вам хоть что-то узнать о несчастной девице, столько лет бывшей величайшей Радостью этого ныне погруженного в уныние дома, а теперь ставшей нашим глубочайшим несчастьем? Не обнаружили ли вы по крайней мере ее местопребывание?
— Да, — сказал Тресилиан. — Известна вам деревня Камнор, близ Оксфорда?
— Конечно, — ответил священник. — Это было убежище монахов из Эбингдона.
— Коих герб, — добавил мистер Майкл, — я видел над камином в передней. Это митра с крестом между четырьмя стрижами.
— Там она и живет, — продолжал Тресилиан, — эта несчастная девушка, у негодяя Варни. Если бы не одно нелепое обстоятельство, мой меч обрушил бы месть за все наши обиды и за ее горе на его ничтожную голову.
— Благодарение господу, удержавшему твою руку от греха кровопролития, опрометчивый юноша! — возразил священник. — Сказано господом: «Мне отмщение и аз воздам!» Лучше подумать, как вызволить ее из тенет позора, раскинутых этим негодяем.
— В геральдике они именуются laquei amori, или lacs d'amour, note 60 — заметил Мамблейзен.
— Вот тут-то мне и нужна ваша помощь, друзья, — сказал Тресилиан. — Я исполнен решимости обвинить этого негодяя, у самого подножия трона, в обмане, обольщении и нарушении законов гостеприимства. Королева выслушает меня, хотя бы сам граф Лестер, покровитель мерзавца, стоял по правую руку от нее.
— Ее величество, — произнес священник, — дает блистательный пример целомудрия своим подданным и, несомненно, воздаст должное этому похитителю, так недостойно отплатившему за гостеприимство. Но не лучше ли вам сперва обратиться к графу Лестеру и потребовать у него справедливого суда над своим слугой? Если он согласится, вы избежите риска обрести себе в нем могущественного противника, а это, конечно, произойдет, если вы начнете с того, что обвините перед королевой его конюшего и главного любимца.
— Нет, не по душе мне ваш совет, — возразил Тресилиан. — Я не могу ходатайствовать за дело моего благородного покровителя, за дело несчастной Эми перед кем бы то ни было, за исключением моей законной монархини. Лестер, говорите вы, благороден. Пусть так, но он лишь подданный, как и мы с вами, и я не пойду к нему с жалобой, если у меня есть лучшая возможность. Я все-таки, конечно, обдумаю то, что вы сказали. Но я нуждаюсь в вашей помощи, чтобы убедить добрейшего сэра Хью сделать меня своим уполномоченным и доверенным лицом в этом деле, ибо ведь от его имени я должен говорить, а не от своего собственного. Раз уж она так сильно изменилась, что могла по уши влюбиться в этого ничтожного, развратного придворного, он должен по крайней мере поступить с ней по справедливости, какая еще осталась в его власти.
