честной цене. Что же касается этого драгоценнейшего снадобья, то, рассказывая о его свойствах, я ведь его вам не навязывал, так зачем же мне было лгать? Я не утверждаю, что оно может исцелить укоренившуюся болезнь души, над которой властны только бог и время, а говорю лишь, что это зелье избавляет от сердечной тоски, от меланхолии, томящей душу. Я уже многих вылечил этим средством и при дворе и среди горожан, а совсем еще недавно помог мистеру Эдмунду Тресилиану, уважаемому джентльмену из Корнуэлла, который, говорят, из-за несчастной любви впал в такую меланхолию, что друзья опасались даже за его жизнь.
Он умолк, и леди некоторое время тоже не произносила ни слова, а потом спросила тоном, которому тщетно пыталась придать выражение равнодушия и спокойствия:
— Джентльмен, о котором ты говоришь, теперь чувствует себя хорошо?
— Неплохо, госпожа, — ответил Уэйленд, — по крайней мере на телесные недуги не жалуется.
— Возьму-ка и я немного этого зелья, Дженет, — сказала графиня. — У меня тоже иногда бывают приступы черной меланхолии.
— Нет, госпожа, не надо, — запротестовала Дженет. — Кто поручится, что лекарства, которые продает этот человек, безвредны?
— Я сам поручусь, — отозвался Уэйленд и, взяв порцию зелья, проглотил ее у них на глазах.
Графиня купила то, что осталось, и дальнейшие возражения Дженет только укрепили ее настойчивость. Она даже приняла первую дозу и сразу же объявила, что на сердце у нее стало легче, а на душе спокойнее — результат, существовавший, видимо, только в ее воображении. Затем графиня собрала покупки и бросила свой кошелек Дженет, велев ей подсчитать сумму и уплатить разносчику. Сама же, слегка устав от развлечения, которое вначале доставила ей беседа с ним, пожелала ему доброй ночи и беззаботно направилась к дому, лишив, таким образом, Уэйленда возможности поговорить с ней наедине. Однако он решил попробовать объясниться хотя бы с Дженет.
— Девушка, — сказал он, — судя по твоему лицу, ты любишь свою госпожу. Она очень нуждается в услугах преданного друга.
— Я и служу ей, — ответила Дженет. — Но в чем дело?
— Девушка, я не совсем тот, кем кажусь, — продолжал разносчик, понижая голос.
— Тем меньше оснований считать тебя честным человеком.
— Напротив, — ответил Уэйленд, — ведь я не разносчик.
— Уходи отсюда сейчас же, или я позову на помощь, — вскричала Дженет. — — Ах, если бы мой отец вернулся поскорее!
— Не спеши, чтобы после не пришлось каяться. Я один из друзей твоей госпожи. Ей нужно иметь их куда больше, а ты собираешься погубить даже тех, какие у нее есть.
— Почем я знаю, что ты говоришь правду?
— Взгляни мне в лицо, — сказал Уэйленд Смит. — Разве по моим глазам не видно, что я честный человек?
И в самом деле, лицо его, хотя и не отличалось красотой, ясно выражало острый ум и находчивость, что в сочетании с живыми блестящими глазами, хорошо очерченным ртом и приятной улыбкой часто придает благородство и привлекательность чертам обыденным и неправильным. Дженет лукаво посмотрела на него и ответила:
— Хоть ты и хвалишься своей честностью, дружок, а я не привыкла читать и судить по лицам, все же, думается, есть в тебе что-то от разносчика, а что-то от плута.
— Может быть, и так, — засмеялся Уэйленд Смит. — Но сегодня вечером или завтра сюда с твоим отцом прибудет один старик: у него бесшумная поступь кошки, злобный и мстительный взгляд крысы, ласковая вкрадчивость спаниеля, мертвая хватка дога. Остерегайся его ради своей госпожи и ради себя самой. Помни, милая Дженет: он таит яд змеи под притворной кротостью голубя. Что умышляет он против вас, я угадать не могу, но смерть и болезнь неизменно следуют за ним по пятам. Не говори ничего об этом своей госпоже. Опыт мне подсказывает, что страх перед бедой так же опасен, как и сама беда. Но последи, чтобы она принимала мое снадобье, — он понизил голос и тихо, но выразительно прошептал ей в самое ухо: — так как это — противоядие против отравы. Тсс… Они входят в сад!
И в самом деле, шумные, веселые возгласы и громкая речь послышались у калитки. Встревоженный ими, Уэйленд Смит прыгнул в гущу разросшегося кустарника, а Дженет отскочила к беседке, чтобы остаться незамеченной и хотя бы припрятать покупки, сделанные у мнимого разносчикам валявшиеся там на полу.
Дженет, однако, беспокоилась напрасно. Ее отец, старик сторож и слуга лорда Лестера, вместе с астрологом в крайнем смятении с шумом ввалились в сад, пытаясь успокоить Лэмборна, голова которого окончательно поддалась власти винных паров. Он принадлежал к числу тех неудачников, которые, отведав спиртного, не засыпают как другие пьяницы, а, разгоряченные вином, продолжают пить еще долгое время, пока не приходят в состояние неудержимого бешенства. Подобно многим пропойцам, Лэмборн не только не утратил дара речи, способности двигаться и действовать, а, напротив, говорил особенно громко и словоохотливо, выбалтывая все то, что в другое время более всего желал бы сохранить в тайне.
— Как! — орал во все горло Майкл. — Мне ни привета, ни угощения! Да ведь я привел в твою ветхую собачью конуру саму фортуну в образе этого пособника дьявола, который умеет превращать черепицы в испанские золотые монеты! Эй ты, Тони Поджигай Хворост, папист, пуританин, лицемер, скряга, распутник, дьявол, скопище всех грехов человеческих, кланяйся пониже и величай того, кто ввел в твой дом самого Маммону, которого ты так почитаешь!
— Ради бога, — проговорил Фостер, — говори тише! Ступай в дом: будет тебе и вино и все, чего пожелаешь.
— Нет, старый пройдоха, я буду пить здесь, — гремел неуемный буян, — здесь, al fresco, note 89 как говорят в Италии. Нет, нет, я не буду пить с этим дьяволом- отравителем в доме, чтобы не задохнуться от паров мышьяка и ртути. Негодяй Варни научил меня осторожности,
— Во имя самого дьявола, тащи ему вина! — сказал алхимик.
— Ага! И ты, честный друг, готов его для меня приправить, верно? Ты бы уж меня угостил и купоросом, и чемерицей, и кислотой, и двадцатью другими дьявольскими зельями, которые бурлили бы в моей башке, как варево в котле ведьм, когда они вызывают дьявола. Сам подавай мне фляжку, старина Тони Поджигай Хворост, да похолодней, — не надо мне вина, подогретого на костре, где жгут епископов! Погоди-ка, пусть Лестер станет королем, если ему охота, ладно! А Варни, злодей Варни — великим визирем, — что ж, превосходно! Но кем же тогда буду я? Конечно, императором… Император Лэмборн! Я погляжу на эту отменную красотку, которую они тут замуровали себе на потеху. Пусть сегодня же ночью подаст мне чашу вина и наденет на меня ночной колпак! На кой черт человеку две жены, будь он хоть двадцать раз граф? Отвечай мне, Толи, старина! Ах ты распутный, лицемерный пес, господь вычеркнул тебя из книги жизни, но ты изо всех сил стараешься снова залезть в нее. Ты, старый сжигатель епископов, богопротивный фанатик, отвечай!
— Я всажу в него нож по самую рукоятку, — пробормотал Фостер дрожащим от ярости голосом.
— Ради бога, никакого насилия! — воскликнул астролог. — Не стоит обращать на него внимания. Послушай-ка, любезный Лэмборн, хочешь выпить со мной за здоровье благородного графа Лестера и мистера Ричарда Варни?
— Хочу, мой старый Альбумазар, хочу, мой верный поставщик крысиного яда! Я бы поцеловал тебя, мой честный нарушитель Lex Julia, note 90 как говорят в Лейдене, если бы от тебя так отвратительно не несло серой и прочей аптечной дрянью. Согласен, пьем за здоровье Варни и Лестера — двух благороднейших, высокой души людей и гнуснейших, пронырливых, возгордившихся, коварных, честолюбивых злодеев. Ладно, я не скажу больше ничего, но отточу свой кинжал о сердце того, кто откажется выпить со мной! Итак, господа…
С этими словами Лэмборн осушил кубок, который протянул ему астролог и который содержал не вино, а чистый спирт. Оборвав ругательство на половине, он выронил из рук пустую чашу, схватился за шпагу, но оказался не в силах вытащить ее, пошатнулся и упал, бесчувственный и неподвижный, на руки слуги, который уволок его в комнату и уложил в постель.
В общей суматохе Дженет, дрожа как осиновый лист, незаметно добралась до спальни своей госпожи,
