— Я поступил бесчестно? — вопросом на вопрос ответил Этьен.
— Смотря как смотреть. Если рассуждать грубо, не беря в расчет мотивации и цели — да. Ты поступил бесчестно, воздействовав силой Предела на население Атана и внушив людям готовность сражаться, которой никогда не добился бы в иных обстоятельствах. Но при этом ты сам прекрасно понимаешь, что если бы не это — Атан взяли бы почти без боя. Сколько у Ордена воинов, считая боевых магов? Дай Создатель, тысяча наберется. А скольких пригонят сюда оскорбленные и разозленные Святейшие?
— Тысяч десять, в лучшем случае, — прикинул граф. — Но это не отменяет того, что я обманом отправляю людей на смерть. Невзирая на мотивации и цели.
— Не отменяет, — согласился полуэльф. — Но такова доля Черного Властителя. Они первые, но далеко не последние, кого ты отправишь на верную смерть, увы. Это твой долг, честен он или бесчестен — уже не имеет значения.
— Неужели долг может быть бесчестным?
— Разумеется, может…
— Нет, я не про факт. Если долг истинный, то как он может повлечь за собой бесчестье?
Кёрнхель тихо рассмеялся.
— А тут уже только от твоего решения и твоих действий, ну и отношения зависит все. Либо ты сделаешь акцент на бесчестье, и долг не будет истинным, а все преступления, совершенные во имя него, останутся преступлениями. Либо же возобладает понятие долга, ты примешь его для себя всей душой — и тогда бесчестье станет военной хитростью, преступление — оправданной жертвой, и так далее. Поменяется акцент.
— Это называется — игра словами и подмена понятий, — Этьен недовольно фыркнул. — Так получается, что только от твоего отношения зависит, совершил ты благородный поступок, или же подлый.
— Именно, — кивнул полуэльф, доставая откуда-то гитару.
«И где он ее держал?» — мельком удивился Хранитель, он ни разу не видел у друга инструмент. — Больше того, этот принцип касается всего. Для кого-то поедание печени убитого врага — честь и геройство. А для кого-то самым великим подвигом является убить женщину. Этика у всех разная, как и мораль. То, что естественно и правильно для тебя, для кого-то может быть мерзким и подлым.
— Но есть общепринятые нормы!
— Есть. Но они везде разные. Например, в стране, где мы с тобой сейчас находимся, общепринятая норма — всех разумных, не относящихся к человеческой расе, предавать мучительной казни. Еще одна норма — аристократы могут делать с простолюдинами все, что им заблагорассудится. В Алеарте, например, любой человек, не имеющий магических способностей, от рождения становится рабом.
— Это не морально-этические нормы. Это следствия законов.
— А что тогда, по-твоему, морально-этические нормы? Это то, что прививается от рождения, то, что естественно и понятно, как дышать воздухом, например. Знаешь, есть такая замечательная поговорка — в чужой монастырь со своим уставом не ходят.
— А если у кого-то в качестве этой «нормы» — каннибализм? — Этьен начал злиться.
— Значит, это почему-то. Как бы то ни было, люди — не хищники по биологическому происхождению. Что бы ни говорили некоторые философы, в людях нет изначальной склонности к жестокости, к получению удовольствия от страданий других и так далее. Если это возникает — то всегда по какой-то причине.
— И что, если у какого-нибудь народа была «уважительная причина» на то, чтобы, например, своих женщин держать исключительно, как скот для размножения, то я должен оставить это как есть, и не лезть «со своим уставом»?
— Этьен, ты — Черный Властитель. У тебя в самой сути заложено лезть в этот мир со своим уставом, — Кёрнхель допил вино, его пальцы легко коснулись струн. — Это твоя природа. Каждый раз, когда Черный Властитель приходил на Аенгрост, мир менялся до неузнаваемости. Тем более, учитывая специфику Меча. Ты знаешь его второе имя, отражающее его суть? Извращающий Сущности. И тебе не уйти от этого. Что же касается приведенного тобой примера… Можно запретить им это. Но чего ты добьешься? Они не поймут, почему нельзя. Ты не объяснишь им этого. Сложившийся менталитет, определившееся поколения назад мировоззрение… этого не изменить запретами.
— И что делать? Смотреть на то, как…
— Нет. Искать способ не ломать и делать заново, безо всякой гарантии, что получится, а изменять осторожно, исподволь, так, чтобы изменения проходили естественно и гармонично.
Хранитель опустил голову, размышляя над словами друга. Вернее, пытаясь размышлять — его мысли упорно возвращались к подмене понятий при определении, что первично — его долг, который следует исполнить, или бесчестье, испачканные в еще не пролитой крови руки…
Кёрнхель глубоко вздохнул, посмотрел на повелителя, на того, кому принадлежала его душа, его тело, его разум — он весь целиком, сколько его есть. Он принадлежал Этьену так, как еще никто и никогда в этом мире никому не принадлежал. И это не было рабством, хотя именно так и назвал бы это граф, расскажи ему полуэльф о Связи, что была между ними. Это не было рабством, на то имелась причина.
Он попытался поймать взгляд Хранителя — но тот смотрел вниз, в крепостной ров. Кёрнхель еще раз вздохнул и запел:
При первых звуках его голоса Этьен вздрогнул и посмотрел на певца. Нет, голос полуэльфа не отличался особым тембром, да и идеальным слухом Кёрнхель похвастаться не мог, как и виртуозным владением инструментом — но что-то было в его музыке такое, что цепляло за душу и заставляло вслушиваться сердцем.
— Это твоя песня? — тихо спросил граф, когда смолкли последние отголоски звона струн. Кёрнхель тихо рассмеялся.
— Ну что ты, нет, конечно. Эта песня… она издалека. Мне просто показалось, что она будет созвучна тебе сейчас.
