Конопля появился в клубе Жорика минута в минуту. Поначалу я его не узнал. Лицо на две трети скрывали густые ярко-рыжие борода и усы. Видать, неплохо я его изуродовал в восемьдесят пятом, коли пришлось шерсть наращивать. Волосы на голове были острижены почти под ноль и торчали во все стороны ежиком. Одет он был в просторный костюм «мокрого» шелка — черный или темно-серый, я через окно толком не разглядел, — и черные кожаные туфли. Массивный золотой браслет на запястье правой руки и кольцо-печатка на пальце.
Но преобразила его не одежда. Походка и жесты — вот что здорово изменилось. В Афгане он был суетливым и нервным. Здесь же я видел мягкую поступь, сдержанные движения рук и плавные повороты головы. Солидняк, одним словом.
И, как водится, свита. Лариска — понятное дело. Я и не сомневался, что она рядом с ним нарисуется. Пара «быков». Господи! А это кто же?! У меня пересохло во рту. Я даже протер глаза: не привиделось ли?
Нет. Не привиделось. Если Лариска шла рядом справа, то по левую руку от него находился не кто иной, как мой землячок и сослуживец по Афгану. Тот самый Лешка Звонарев из Петрозаводска, которого чуть не запорол «дух» на Афгано-пакистанской границе. Вот так дела! Значит, пашет теперь Леха на бывшего своего взводного. Но ведь Лешка и Витек — совершенно разные люди. Хотя деньги при известных обстоятельствах творят чудеса. Как там говорят? Красота — великая сила? Как бы не так. Деньги! И ничего, кроме денег.
Жорик вышел навстречу гостям в сопровождении китайца Сэна. Тот уже отвез куда-то Вадика и Сашку с матерью и вернулся в клуб. Конопля кивнул в знак приветствия, после чего Костыль указал ему жестом на кабинку. Внутрь вошли Витек, Лариска и Жорик. «Быки» присели за крайний столик в зале. Китаец и Лешка Звонарев остались в входа в кабинку. Говорю ж, блин, как в кино! Только чем это кино для меня кончится?
А Лешку я помню по Афгану клевым надежным пацаном. Зря он с Коноплей связался. Впрочем, время идет, все меняется. Может, и Лешка изменился.
Черт побери! Я стал излишне сентиментальным! И никак не могу избавиться от воспоминаний прошлого…
Летом восемьдесят четвертого, за год до того случая с Коноплей, мы сопровождали колонну бензовозов до Джелалабада. По обе стороны от дороги «зеленка» — довольно-таки густая лесопосадка. Шесть машин с цистернами горючего. В кабинах солдаты автомобильного батальона. Перед колонной шли ИМР и БТР-80, а позади три БМП с десантом на броне.
Дорога разъё… В общем, места живого нет — рытвины да колдобины, яма на яме. Особо не разгонишься. Грамотный водила руль бинтами обматывает, чтоб ладони не рвало. А салаги после таких рейсов приезжают с кровавыми мозолями на руках.
Кое-где у обочины детишки афганские стоят. Черные, худющие, грязные. И голодные. Ручонки в нашу сторону тянут. Жрать, значит, просят. А нам останавливаться приказом запрещено. Солдаты им на ходу свой «сухпай» бросают: кто банку тушенки-сгущенки, кто сухарей. Они скопом на еду кидаются. И дерутся между собой. Убить друг друга готовы за корку хлеба.
Водилы катят по трассе осторожно, стараясь попадать в колею впереди идущей машины, чтоб не нарваться на мину. Хотя «духи», падлы рваные, приноровились регулировать взрывные устройства таким образом, чтобы они срабатывали с третьего-четвертого нажатия на корпус. На «имээрку» надежды мало. Саперы тоже живые — не застрахованы. А потому состояние, скажу я вам, словно сидишь на бочке с порохом. Точнее не скажешь. И на «зеленку» во все глаза пялишься. Там «духи» могут поджидать. Любят они, твари, засады на дорогах устраивать.
Мы с Лешкой Звонаревым подложили заранее приготовленные подушки под задницы и тащимся на первой броне после замыкающего бензовоза. Пылит козел, дышать невозможно. В этом смысле комфортно тем, кто в головной ИМР. Воздух чище. С другой стороны, они первыми под удар попадут, если что. Тьфу- тьфу-тьфу! Не приведи Господи!
— Ссышь? — спрашивает Лешка. Я в ответ лишь смачно сплюнул на броню. И слюна зашипела, будто на раскаленной сковородке.
— Я тоже ссу, — не дождавшись моего ответа, проговорил Лешка.
Действительно, он мог меня и не спрашивать. Потому что на сопровождении колонны боится каждый. Вся эта война за хребтом Гиндукуша подлая. Здесь каждый норовит ударить исподтишка. Нет линии фронта, а значит, нет никакой определенности. И древний афганец, что днем на твоих глазах мирно обрабатывает кетменем крохотный участок иссохшей земли, ночью берет в руки бур и нож, чтобы идти резать и стрелять тех, кого днем он почтительно называл шурави. Бывали случаи, когда наши останавливались и давали детям еду. А те взамен дарили им бакшиш — авторучку, дешевые часы-штамповки и все такое прочее. А через некоторое время эти подарки в руках солдат взрывались, оставляя пацанов без глаз или кистей.
Вот и теперь какой-нибудь подарочек может ждать нас за ветвями «зеленки»…
Не успел подумать, как по головной «имээрке» ударили из гранатомета, и она заглохла, перегородив дорогу. Кумулятивный выстрел прожег тонкую броню, как спичечный коробок. Машина вспыхнула изнутри. И тут же вторым выстрелом дали по замыкающей колонну «бээмпэшке». Тех, кто был сверху, расшвыряло в стороны. Им может и повезти — отделаются контузиями. А вот экипажу крышка. Сгорели мужики. Еще через секунду взорвался бензовоз в середине колонны. И густо загрохотал «духовский» ДШК, заставивший всех попрыгать с машин и занять оборону по другую сторону дороги.
Это я так медленно рассказываю. На деле же все происходило гораздо быстрее. Настолько быстро, что молодой солдат из автобата, рижанин Имарт Кадис, растерялся. Его бензовоз шел прямо перед нашей БМП. Я видел, как он выскочил из кабины с автоматом наперевес. Встал в полный рост между машинами, широко расставив ноги, и принялся поливать в сторону «зеленки» длинными очередями. Худой и высокий, под два метра, он был прекрасной мишенью для духов.
— Длинный! Ложись! — во все горло прокричал ему Лешка Звонарев. Он в перестрелке оказался рядом со мной. Мы, укрывшись за траками БМП, пытались стрелять прицельно, высматривая среди листвы «духовские» чалмы.
Но Кадис не ложился. Его зашкалило, как говорят в таких случаях. Своеобразный нервный шок вперемешку с остервенением. В магазине кончились патроны, но он не обращал на это никакого внимания.
— Бляди! — орал он и продолжал бестолково жать на спусковой крючок, потрясая молчащим автоматом.
— Ложись, мудак! — в очередной раз крикнул ему Лешка.
В это время Имарт рухнул на одно колено, словно споткнулся на ровном месте. Затем, не удержавшись, завалился на бок. И мы услышали, как он что-то кричит на своем родном языке и навзрыд плачет, корчась в пыли от нестерпимой боли.
— Жека! Прикрой! — прохрипел мне Звонарев и, пригнувшись, побежал к бензовозу, рядом с которым лежал раненый Кадис.
Перед душманами рижанин был как на ладони. И не составляло большого труда пристрелить его. Но один из «духов», видимо, решил поиздеваться. Он одиночными выстрелами вздымал фонтанчики пыли и Щебня всего в нескольких сантиметрах от Имарта, заставляя его то и дело вздрагивать. Что у рижанина в душе творилось, я и сказать не берусь.
Лешка тем временем все ближе подбирался к раненому. Я бил по «зеленке» из автомата наугад. Лишь бы как-то отвлечь внимание нападающих на себя. Все остальные наши тоже увидали Лешку и Кадиса. Стрельба с нашей стороны участилась. «Духов» необходимо было прижать, чтобы дать возможность Звонареву вытащить из-под огня рижанина.
И вдруг я совершенно случайно замечаю метрах в тридцати от себя, чуть правее, того гада, который лениво так постреливает в сторону Имарта. Он засел на ветке толстой старой урючины и улыбается, сука.
Щас, думаю, я тебе улыбнусь! Прицеливаюсь спокойно так, будто на огневом городке. Мушку вывожу в прицельную планочку. Совместил. И прямо в башку ему — шарах! Так он с урючины своей и сковырнулся.
