– Сам не знаю, – пожал плечами Соленый. – От рождения у меня это.
– Ну давай, – протянул Устимыч ему наполненный стакан. – За успех!
Выпили с удовольствием и закусили вяленой медвежатиной. Хитро прищурившись, Соленый обратился к председателю:
– Вот скажи мне, Федор Устимыч, ты мужиков за пьянство ругаешь?
– Ну…
– А сам почему пьешь в рабочее время?
– Ты не сравнивай! – Устимыч даже пристукнул по столу кулаком. – То мужик, а то – я! Это, я тебе скажу, разные вещи. Я – власть в этом поселке. Или вот, участкового нашего возьми, Петра Кузьмича. Ён хто?
– Мент! – вырвалось по привычке у Соленого.
– Ты свои соловецкие замашки брось. Старшина милиции ён. Значица, тожа – власть! А на власти ответственность великая. Выходить, отдых нужон, расслабление нервеное…
– Так старшина, он же каждый день расслабленный! – хохотнул Соленый, подливая самогон в стаканы.
– Знаешь чаво, – насупился председатель. – Ты Петра Кузьмича не трожь! Он, в отличие от некоторых, войну прошел, награды имеет.
– А я виноват?! – вскочил с места Соленый и изо всех сил шарахнул по столешнице своей здоровенной ладонью. – Я, может, тоже воевал бы! Да кто меня спросил?! По доброте души беглого политического укрыл!..
– Ну охолонись, охолонись! – примирительно заговорил Устимыч. – Ты жа мне рассказывал ту историю. Знаю-знаю. Не хотел я тебя обидеть.
Вознегодовал Соленый очень натурально. И в душе даже гордился удавшейся ролью незаслуженно обиженного судьбой. Заглотив полстакана без закуски, он вновь присел за стол. И может, горячий их разговор продолжился бы, но в сельсовет зашел упомянутый только что участковый.
– Ага! – весело и хмельно воскликнул он. – Бражничаете! А меня не кликаете, значила! Друга, называется.
– Да как же тебя покличешь? – удивился и обрадовался председатель. – Ты жа на своей кобыле день и ночь колесишь где-то!
– Не где-то, а по службе, – возразил участковый. – У меня окромя Ургала ишшо шесть хуторов по тайге разбросано. Кажный объехать надо…
– Ну-ну! И везде наливают! – понимающе высказался Устимыч.
А Соленый неожиданно решил вступиться за старшину:
– Да что ты, ей-богу, Федор Устимыч, на человека набросился! Присаживайся с нами, Петр Кузьмич! Стакан найдется!
– С превеликими удовольствиями! – одобрительно крякнул участковый и занял свободное место.
Председатель тут же рассказал ему во всех подробностях о сегодняшней встрече с мужиками на лесопилке. Поведал о грядущих переменах, которые сулит запуск заводика и стабильное выполнение плана по переработке леса.
– Хорошее дело задумали, – похвалил старшина. – Значица, ты таперя, Платон Игнатьевич, в новом качестве получаешься. Был охотником, а стал работником. Справишься с мужиком нашенским?
– Да ён йих как тот лом свернет! – заверил председатель. – Ты ба видал, Кузьмич, как ён железяку на лесопилке выгнул!
– Ох, робяты, – покачал головой изрядно захмелевший старшина. – Человек – ён не железяка. С йим по-другому надо-тить.
– По головке, что ли, гладить? – насмешливо спросил Устимыч.
– Нет, я не против строгости. Но и о понимании не забывать. К человеку с душой надотить, чтоб ён заботу твою почул, сам к табе потягнул. Тады и дело сладится.
– Ну ты прям как поп! – развел руки Устимыч. – Тока рясы и не хватат!
– Ты, председатель, попом каким не обзывайся. А людёв любить надотить. В каком ба какчестве ни ходил. Хучь председатель, хучь участковый, а хучь ба дажа вона, – он кивнул на сидящего рядом Соленого, – бригадир артели…
– Моя зона «воровской»[30] не будет! – решительно заявил при утреннем разводе на работы начальник колонии майор Загниборода. – И не надейтесь, ублюдки! Как была «красной»[31], так и останется…
Справедливости ради надо заметить, что эта исправительная колония как раз «красной» не была никогда. При внешнем соблюдении режима и худом ли, бедном ли, но все же выполнении производственного плана бал здесь правили личности типа сбежавшего Соленого, Барсука и Лелика. А потому всех немало удивило заявление кума[32]. Серьезность своих намерений майор Загниборода подтвердил еще и тем, что выгнал на развод всех без исключения блатных. Даже неприкосновенного Лелика перетащили из лазарета – комфортного, по лагерным понятиям, убежища – в общий барак. И стало понятно, что администрация принялась закручивать гайки. Лагерный народ воспринял бы все происходящее с известной долей скептицизма и равнодушия – «мужикам» по-любому пахать в поте лица, а блатные лазейку найдут даже там, где ее нет, – если бы меры по наведению порядка не принимались столь жестким образом. ШИЗО был переполнен. Пресс-хата функционировала практически круглые сутки. Нормировщики, закрывающие наряды по выполнению плана, зверели не по дням, а по часам. А оперативная часть колонии была вдвое увеличена. Кроме того, на две трети заменили надзирателей и контролеров. Среди уволенных и отправленных к новому месту службы оказались и подкупленные зеками.
