глазах - стала рассказывать, какую мне Лена вчера подсунула под дверь обидную записку, я это делала по инерции - я же помнила, какой ценой преодолевается дистанция между нами… А он посмотрел на меня еще более по касательной, потому что моя семья - это были только мои проблемы. И всю дорогу до самой его дачи мы промолчали. На полпути я попыталась как бы пошутить: 'Кошка сдохла, хвост облез?'. Потому что мы были с ним почти ровесники и наверняка у нас в детстве были общие присказки. Но он ничего не ответил. И эта неизвестность, которая раньше настигала меня без него, теперь впервые была с ним рядом. И еще я очень боялась увидеть Костину мать, а еще больше боялась ее не увидеть, если он уйдет, а меня оставит в машине… А небо при этом каждый миг сотрясалось зарницами, как будто там все два часа шла аккордная электросварка.
Под Москвой тоже очень много деревьев оказалось повалено. Даже в одном месте дороги нам пришлось их объезжать по встречной полосе. Но в Костином дачном поселке никаких разрушений домов мы не нашли, только было выбито электричество, потому что деревья повалило на провода. Из гаража мы прямо вошли в его четырехэтажный, общей площадью шестьсот квадратных метров дом. И пока его мать нам несла свечи, в темноте целовались. А потом оказалось, что с южной стороны сквозь закрытые окна в дом залилась вода, вот такой был силы в ту ночь шквальный ветер и ливень. Я переоделась в сухое, меня, конечно, немного нервировало, чей же это теперь на мне такой женственный велюровый аккуратный халатик. Но я себе сказала, что в таких богатых домах, наверно, бывают и просто гостевые, ничьи вещи. И мы стали с ведрами и тряпками эту воду на разных этажах убирать, но это было почти безрезультатно, пока после двух часов ночи ливень не пошел на спад. Я с его матерью в основном спасала комнату Ярослава, младшего Костиного сына. И если вы помните, как себя ведет Татьяна в комнате у Онегина, какое испытывает волнение, осматривая его книги и вещи, то это отчасти передаст и мое состояние, плюс надо еще прибавить чувство, можно сказать, вандализма - а как иначе назвать вторжение в чистый мир ребенка чуждой женщины, которая, можно сказать, хочет у сына отнять отца? Я тогда только в этой комнате для себя окончательно поняла, что да, наши отношения с Костей неизбежно должны закончиться этим. И кроме матери Кости, которая мне держала подсвечник, на меня со стен смотрели трупы… группы хард-рокеров… вот видите, какая правильная оговорка, они же многие себе специально черным глаза обводят - моя Лена в свое время ими тоже заклеила полквартиры, - и от этого у меня было чувство, что эти люди, как уже на Страшном суде, свидетельствуют против меня за Ярослава… и за Максима тоже.
И когда Костя, веселый, разгоряченный от новой порции грога, к нам иногда поднимался со словами типа: 'девочки, вы тут как - справляетесь?' - мне, конечно, была такая радость его вдруг увидеть, да еще в такой необычной, экстремальной ситуации, - от блеска свечи лицо у него было почти незнакомое и такое значительное, как у рыцаря под забралом, как будто я видела его сквозь металл, - но только я снова начинала возить по воде тряпкой, и я чувствовала, как у меня идут спазмы в горле. Потому что когда наши дети нас разлучали на словах, это еще было немного игрой, а сейчас, когда мне из-под кровати выплыл детский носок, я его сына как будто бы за пятку схватила, как маленького Ахиллеса. И в руке у меня было наглядное ощущение причиняемого вреда.
А потом Костя, наверно, это мое состояние уловил и нам тоже принес кружки с грогом. И на Надежду Алексеевну, хотя по виду она была почти еще не старуха, а очень дородная, ухоженная женщина и даже в босоножках на каблуках, все-таки вино быстро подействовало - в сторону ее разговорчивости. И вот так я совершенно для себя внезапно узнала, что ее внуки здесь хорошо если два раза за лето появятся, потому что Костя со своей семьей давно не живет. И это чувство упавшей горы с плеч, которое я в тот момент испытала, оно, на первый взгляд, говорит, что я и тогда, в той жизни, хотела жить, никому не причиняя зла… Но на самом деле это не так. Просто в ту ночь оказалось, что на пути к моей цели соединения с Костей теперь якобы меньше преград. И я с его мамой стала себя вести немного свободней. Например, она на больную поясницу пожаловалась, а я ей сказала: 'Давайте я вам ноги помою'. А Костя уже был при этом рядом: 'Тут есть кому это сделать!' - и опять взглянул по касательной на нас обеих… И когда я потом искала в своей памяти, когда же между нами пошли первые трещинки, то постоянно доходила до этой ночи, когда вместе с десятками тысяч могучих зеленых деревьев закачалось и наше деревцо с первой завязью райских яблок.
У меня мама из райских яблок, когда помоложе была, такое красивое варенье варила. Каждый череночек в нем, каждая косточка, а при косточке створочка каждая были как живые. Мишка тоже его любил: 'Ну, мать, где, доставай твое варенье из мумий'. А я могла эту банку просто в руки взять и на свет смотреть долго, как они там хранятся, как сердолики.
Тетка моя Валентина говорит, если человек слишком к реальной стороне жизни привязан, душе будет тяжело выходить из тела. Говорит, чтобы я больше про небесное думала. А мне вот сядет ворона на ветку, и всего-то две ветки у меня видно в окно, ну такая это мне радость… видеть частицу Его - в Его творенье.
Я вот уже вторую кассету говорю, говорю, и я теперь это поняла, что с подспудным желанием: в той, старой моей жизни тоже отыскать хоть искорку Бога - в моей любви к Косте и в его тогда тоже любви ко мне.
Я не знаю, может, эта искорка - в способности не судить, а, наоборот, все прощать, хотя мне многое бывало от Кости и больно? Но я всю свою обидчивость умела проглотить и не поперхнуться. Конечно, в то лето у него довольно часто случались бурные порывы, и он, например, звонил, что давай все пошлем к черту и с ночевкой уедем - и, конечно, это были такие для меня счастливые ночи и такие невероятные рассветы по пояс в мокрой траве, в полевых цветах - Костя меня со спиннингом ловить научил, - но на свою дачу ни разу больше не привозил, а были у его компании арендованы охотничьи домики на Оке, и вот ездили мы только туда. И я, во-первых, никак не могла понять, для чего он свое истинное холостяцкое положение от меня так нарочито скрывает. А во-вторых, в эти охотничьи домики мы ведь чаще всего не одни приезжали, там еще были его партнеры по бизнесу, а они привозили с собой ну вот буквально блудниц, даже если некоторые и работали у них секретаршами. И пока Костя со своими партнерами уединялся, я в это время должна была сидеть у костра с их подружками и выслушивать, допустим, кто из этих партнеров какой извращенец, и многое еще похлеще, даже иногда намеки на свой счет… Но, понимаете, вот шел ко мне Костя из темноты, конечно, уже под хмельком, и улыбался так - у него даже уши как будто улыбались - и я понимала: нашей любви ничего не может касаться. А однажды он мне ночью зайчонка принес, говорит, застрял в кустарнике, а я уже заснула на оттоманке - там у них были такие оттоманки, покрытые медвежьими шкурами, - и я помню, как я этот дрожащий комочек к щеке поднесла, а Костя ходит, руками размахивает, волосы всклокочены, рассказывает, как 'зверя добыл', а я спросонья еще почти не слышу его, я его только вижу, как в кино, под какую-то прекрасную музыку…
Или Бог дает человеку такое пережить на земле, чтобы человек захотел чего-то еще большего? Запомнил, какое же это счастье вот так целиком принимать другого, прощать, радоваться его каждому движению, взгляду, буквально иногда погибать от нежности - я опять говорю ужасные вещи, - но все-таки переживший такое человек уже будет иметь в себе эту память, как эталон, и будет стремиться и к другим людям, хотя бы к самым ближним своим… Но ведь на самом-то деле все выходит иначе!
Ведь последствием стало то, что моя Лена поехала в то лето со своей подружкой в археологическую экспедицию, и там стала жить со взрослым, двадцатишестилетним парнем, и очень собой довольная позвонила из Пскова отцу и объявила, что стала женщиной. Мне до сих пор кажется, что она сделала этот шаг главным образом для того, чтобы встать с нами на одну доску, чтобы мы прислушивались к ней как к взрослому человеку. И этим своим взрослым, срывающимся голосом она по-прежнему хотела нам сказать: предки, опомнитесь, мне нужен дом, мне нужны вы оба, вы вместе.
