желающих отнести ее в комнату на руках или, тем паче, разбудить, на моей памяти, не находилось.
В свободное от оккупации туалета время Лизавета Мироновна любила готовить пищу. Делала это она тоже по ночам, на своей кухне. Кухня у нее была отдельная, но располагалась не при жилой комнате, а соседствовала с общей кастрюльной территорией.
Пищу Лизавета Мироновна готовила, судя по запахам, вкусную. То есть кулинарный ее талант не был поврежден злодейским временем. Но удивляло меня не предполагаемое качество еды, а ее очевидное количество. Еды баба Лиза готовила столько, словно ей было нужно накормить, как минимум, пятерых гостей. Приготовив, уносила к себе в комнату. Несколько блюд: салаты, закуски какие-то, горячее и непременно пирог какой-нибудь или другой десерт. Но чаще все же пирог.
Дальше начиналась сущая мистика. Примерно через час баба Лиза несла на кухню грязную посуду. Опустошенные блюда, миски и кастрюли, плюс несколько грязных тарелок. Это выглядело так, словно у нее в комнате действительно сидели прожорливые гости.
Но там, понятно, никого не было.
Мы с друзьями не раз наблюдали это зрелище и в конце концов решили, что баба Лиза кормит окрестных домовых. Ну или суккубов-инкубов соседских, усталых. У нас была гипотеза, что маразм Лизаветы Мироновны столь глубок и светел, что чудесные существа не стесняются ей показываться. И пищей ее, вполне, впрочем, материальной, не брезгуют. Иных объяснений мы так и не изобрели.
Еще она, конечно, целыми днями громко сама с собой разговаривала. Боялась мышей; один раз наткнулась на меня в коридоре и заорала: «Мышь!» Потом убежала.
В другой раз завела со мною светскую беседу. Сказала, что прекрасно меня знает, что дедушка мой при румынах держал бакалейную лавку и меня она там видела, совсем ребенком. Просила передавать дедушке привет.
Иногда Лизавета Мироновна начинала одеваться и прихорашиваться. Говорила всем, что пойдет гулять на бульвар. Одевшись, стучалась к соседям: просила присматривать за ее комнатой, пока она будет гулять. Мы, ясное дело, обещали.
Одевшись (многослойно, на манер знатных средневековых японцев), выкрасив губы и украсив кудри матерчатыми розами, старушка снова выходила в коммунальный коридор. Несколько раз медленно, с достоинством его пересекала и удалялась обратно, в комнату.
В такие дни мы получали передышку: утомившись «прогулкой по бульвару», баба Лиза ночью спала, как убитая.
Соседи порой советовали ей пойти погулять в надежде на такое послабление, но она поджимала губы: «Погода плохая, не пойду». То есть манипулировать ее поведением было невозможно.
Лизавета Мироновна, понятно, уже давно умерла.
Приходил ее пожилой сын, забирал какие-то вещи. Попросил помочь: кажется, нужно было стремянку подержать, пока он что-то сверху, с антресолей, выгребал. Получив помощь, расчувствовался, показал фотографию не слишком юной, но вполне интересной дамы с младенцем на руках: дескать, это я с мамой. Объяснил: я — поздний ребенок.
Баба Лиза, оказывается, вела в молодости богемную жизнь. То ли пела в оперетте, то ли просто билеты там продавала. И только уже после тридцати завела ребеночка (тогда это считалось очень поздно). Это я к тому, что ей было к моменту смерти, как понимаю я, под девяносто.
Комната ее при мне оставалась пустой, а что было дальше — не знаю.
Эта книга посвящается Кате,
которая очень старалась научить меня бесстрастно выслушивать глупости, которые говорят порой хорошие, в сущности, люди.
Кати уже давно нет рядом, а я вот учусь, учусь, все не выучусь никак. Я от природы существо нетерпимое, гневное, высокомерное — из наихудшей глины, смешанной со слюной бешеной собаки и пометом скунса, сотворенная тварь.
Но есть какой-то прогресс. В конце концов, все (или почти все) пока живы.
Напоминаю себе все время: действие, как ни прискорбно для нас, болтунов, превыше говорения. Если человеку время от времени удаются
Слушаю себя внимательно. Киваю с умным видом. Назавтра — начинаем все сначала.
Хороший я, в принципе, учитель, только ученик мне тупой и упрямый достался.
Эта книга посвящается Дине,
с которой мы в последнее время часто говорим о страхах.
Не о тех персональных демонах (сатурнианской, надо думать, природы), которые одолевают каждого из нас. Они важны, они — бдительные стражи на границе привычного и неописуемого, но, честно говоря, не очень нам с Диной интересны, пока мы с ними как-то справляемся. И еще менее интересны в качестве победителей.
Что действительно вселяет ужас (правда, не утробный, а сугубо умозрительный), так это мощь примитивных обывательских страхов. Я, правда, думаю: мир, где мы живем, так отвратительно устроен именно потому, что в фундаменте всякого общества лежит ни что иное, как обывательский страх перед Всем-На-Свете.
Не перед смертью даже (нормальный вменяемый обыватель о таких вещах подолгу не думает, ему неприятно). Главный страх современного обывателя, кажется, связан с утратой комфорта и благополучия. Поэтому драгоценное Здесь-И-Сейчас инвестируется в будущее: всякий обыватель пашет, как вол, именно для того, чтобы устлать свое будущее помягче. Всякий маргинал именно потому маргинал, что не инвестирует настоящее в будущее и сам понимает, что это — роковая оплошность. Сам ставит на себе крест, а уж потом общественность этот крест бодро легитимирует.
Ну и да, страх страхов — ксенофобия, страх чужого и непонятного. Фундамент обывательской дурости всех сортов, от расизма-национализма до запрета психотропных веществ. Ну, об этом даже писать дальше не стану: и так все понятно.
Я, мягко говоря, не самый оригинальный мыслитель современности. Все, что я пишу, вполне общеизвестно, я думаю. Есть (я надеюсь) много прекрасных людей, которые излагают все это более четко и развернуто. Я, повторяю, очень на это надеюсь, потому что все понимать и молчать о таких вещах — куда хуже, чем писать глупости, вроде вышеизложенных.
Теперь, наверное, нужно сочинить конструктивное предложение. Потому что ругать и ворчать всякий дурак может.
Ну, вот нам конструктив.
Был такой детский фильм «Приключение желтого чемоданчика».
Там фигурировали конфеты от трусости. Красивые такие рубиново-красные леденцы, сияющие внутренним светом.
Нужно бы срочно изобрести такую фигню в жидком виде, да и подмешать, что ли, во все существующие на планете водопроводы и колодцы.
Это, конечно, насилие и почти подлость: лишать обывателя возлюбленных его страхов. Но иных шансов для этой цивилизации я, честно говоря, не вижу.
