шанса проявить себя, после чего перестали обращать на нее внимание. Затем, к облегчению Патти, они покинули квартиру вместе с Ричардом, который через некоторое время вернулся с коробкой пончиков к завтраку.
— Я собираюсь сегодня поработать с этой комнатой, — сказал он. — Тошнит от их кривых рук. Не хочешь пошлифовать немножко?
— Я думала, мы пойдем на озеро или еще куда-нибудь. Здесь так жарко. Или в музей?
Он смерил ее серьезным взглядом:
— Ты хочешь в музей?
— Куда-нибудь выбраться и насладиться Чикаго.
— Это можно сделать вечером. Будет играть Magazine. Знаешь их?
— Я ничего не знаю, ты еще не понял?
— У тебя плохое настроение. Ты хочешь уехать.
— Я ничего не хочу.
— Если мы уберемся в комнате, ты лучше выспишься.
— Мне плевать. Я не хочу заниматься шлифовкой.
Кухня представляла из себя тошнотворный свинарник, от которого пахло безумием. Сидя на кушетке, на которой спал Ричард, Патти пыталась читать одну из книг, которые она взяла, надеясь впечатлить его: роман Хэмингуэя. Но из-за жары, вони, усталости, комка в горле и пластинок Magazine, которые Ричард ставил одну за другой, она не могла сосредоточиться на чтении. Когда жара стала невыносимой, она отправилась к Ричарду, который штукатурил стены, и сообщила, что собирается прогуляться.
На нем не было рубашки, а волосы на груди выпрямились и разгладились под ручейками пота.
— Не лучший район для прогулок, — сказал он.
— Тогда пойдем вместе.
— Дай мне еще часок.
— Нет, забудь, — сказала она. — Я пойду сама. У нас есть ключ от этой квартиры?
— Ты правда хочешь отправиться гулять в одиночку на костылях?
— Да, если ты не хочешь пойти со мной.
— Я же говорю, освобожусь через час.
— А я не хочу ждать час.
— В таком случае, — сказал Ричард, — ключ на столе.
— Почему ты так плохо ко мне относишься?
Он закрыл глаза и, казалось, мысленно сосчитал до десяти. Было видно, как он ненавидит женщин и все, что они говорят.
— Может, ты примешь холодный душ и подождешь, пока я закончу?
— Знаешь, вчера мне казалось, что я тебе нравлюсь.
— Ты мне нравишься. Но я занят.
— Отлично, — сказала она. — Трудись.
На улице, залитой пополуденным солнцем, было еще жарче, чем в квартире. Патти немного побродила вокруг, стараясь не плакать слишком явно и выглядеть так, как будто она знает, куда идет. Река, когда она подошла поближе, оказалась более мирной, чем ночью, теперь она была просто заросшей и грязной, а не зловещей и всепоглощающей. На противоположном берегу располагался мексиканский квартал, украшенный не то к какому-то прошедшему, не то к грядущему, не то к постоянному мексиканскому празднику. Она обнаружила забегаловку с кондиционером, где на нее пялились, но не приставали, и выпила там кока-колы, страдая над своим девичьим горем. Ее тело жаждало Ричарда, но мозг понимал, что она сделала Ошибку, приехав с ним сюда, что все ее ожидания были всего лишь бесплодной фантазией. В окружающем гомоне то и дело всплывали фразы, знакомые по школьным урокам испанского:
Когда она вернулась к дому, солнце превратилось в оранжевый шар, висящий над улицами. Теперь она позволила себе осознать, что намеревалась исчезнуть надолго, чтобы испугать Ричарда. Этот план провалился: дома никого не было. Стены ее комнаты были практически готовы, пол подметен, кровать застелена настоящими простынями и подушками. На индийском покрывале лежала записка от Ричарда, написанная крохотными заглавными буквами, с адресом клуба и указаниями, как добраться дотуда подземкой. В конце было приписано: ПРЕДУПРЕЖДАЮ, МНЕ ПРИШЛОСЬ ПРИГЛАСИТЬ ТУДА ХОЗЯЕВ.
Раздумывая, стоит ли ей туда идти, Патти прилегла и проснулась через несколько часов, ничего не понимая. Ее разбудило возвращение хозяев дома. Она на одной ноге прискакала в соседнюю комнату, где самый неприятный из них, тот, кто без штанов встречал их накануне, сообщил, что Ричард ушел с кем-то еще и просил передать, чтобы Патти не ждала его — он вернется, чтобы отвезти ее в Нью-Йорк.
— Который сейчас час? — спросила она.
— Час.
— Ночи?
Друзья Эрреры заухмылялись.
— Нет, у нас тут солнечное затмение.
— А где Ричард?
— Он познакомился с какими-то девушками и ушел с ними. Куда — не сказал.
Как уже было сказано, Патти не умела рассчитывать расстояния. Чтобы добраться до Уэстчестера вовремя, им с Ричардом надо было выехать из Чикаго в пять утра. Она проснулась гораздо позже, серым дождливым утром, в совершенно другом городе, в другом времени года. Ричарда по-прежнему не было. Она съела зачерствевшие пончики и до одиннадцати читала Хемингуэя, после чего наконец поняла, что уже никуда не успевает.
Она закусила губу и позвонила родителям за их счет.
— Чикаго! — воскликнула Джойс. — Какой кошмар. Аэропорт далеко? Ты можешь взять билет на самолет? Мы думали, что ты скоро будешь. Папа хочет выехать пораньше, чтобы не попасть в пробку.
— Я все перепутала, — сказала Патти. — Извините.
— Может, ты хотя бы завтра утром приедешь? Ужин будет вечером.
— Я постараюсь, — сказала Патти.
Джойс уже три года состояла в законодательном собрании штата. Если бы она не начала перечислять Патти всех родственников и друзей, собирающихся в Мохонке, чтобы отдать дань уважения их браку, описывать нетерпение, с которым сестры и брат Патти ждали этих выходных, и свою признательность тем, кто летел к ним в буквальном смысле со всех концов страны, Патти, возможно, сделала бы все необходимое, чтобы добраться до отеля. Но, слушая мать, она вдруг ощутила странное умиротворение и уверенность. На Чикаго пролился мелкий дождь, из-за холстяных занавесок донесся приятный аромат остывающего бетона и озерной воды. С незнакомым ей ранее спокойствием Патти заглянула себе в душу и поняла, что никого не обидит и не огорчит, пропустив праздник. Все было уже почти готово. Она поняла, что почти свободна, осталось сделать только последний шаг — и этот шаг казался ужасным, но не в плохом смысле этого слова, если можно так выразиться.
Когда позвонил Ричард, она сидела у окна, вдыхая аромат дождя и наблюдая, как ветер треплет траву и кусты на крыше заброшенной фабрики.
— Я очень извиняюсь, — сказал он. — Буду через час.
— Не торопись. Уже поздно.
— Но праздник же будет завтра.
— Нет, Ричард, завтра будет ужин. Мне надо было быть там
