— Сделай что-нибудь из того, о чем мы говорили, милый. Будем слушать одну музыку на двоих. Я хочу тебя сзади.
Он забыл о телевизоре, бурлящая кровь заглушила шум, когда он сделал так, как она просила. Когда новый барьер был пройден и обсужден, он помылся в ванной Эбигейл, покормил котов и устроился в гостиной, чувствуя необходимость установить пусть призрачную, но все же дистанцию. Он пробудил компьютер от сна, но его ждало только одно новое письмо с заголовком «Ты в городе?», присланное с неизвестного адреса почтового сервера Университета Дьюка. Только начав его читать, он понял, что письмо прислала Дженна, набрала его букву за буквой своими холеными пальцами.
привет, мистер бергленд. джонатан сказал, что ты в большом городе, как и я. кто знает, сколько впереди матчей и сколько денег продуют на них юные банкиры? не я, не я. а ты, наверное, еще празднуешь рождество, как твои белобрысые протестантские предки, ник предлагает зайти в гости, если у тебя есть вопросы про уолл-стрит. давай, пока он в хорошем настроении (и на каникулах!). даже в голдмане иногда отдыхают, кто бы мог подумать, твой друг дженна
Он пять раз перечитал письмо, прежде чем оно начало терять вкус. Оно было таким же свежим и чистым, каким грязным и красноглазым был он. Дженна была то ли невероятно заботливой, то ли — если хотела потыкать его носом в их с Ником близость — невероятно злобной. В любом случае ему явно удалось произвести на нее впечатление.
Из спальни приплыл запах травки, а вслед за ним появилась Конни, обнаженная и бесшумная, словно кошка. Джоуи закрыл компьютер и затянулся косяком, который она поднесла к его губам, а потом еще раз, еще, еще, еще, еще и еще.
Гнев доброго человека
Однажды пасмурным мартовским утром, когда шел мелкий холодный дождь, Уолтер ехал со своей помощницей Лалитой из Чарльстона в горы Западной Вирджинии. Хотя Лалита водила не то чтобы осторожно, Уолтер предпочитал быть пассажиром, нежели предаваться праведному гневу, сидя за рулем. У него неизбежно возникало ощущение, что лишь он один из всех водителей на этой дороге соблюдает нужную скорость и ловко балансирует на грани между слишком дотошным соблюдением правил и опасной халатностью. За последние два года Уолтер провел немало неприятных часов на дорогах Западной Вирджинии: то он висел на хвосте у какого-нибудь копуши, то сам притормаживал, чтобы наказать того, кто висел на хвосте у него, то героически защищал средний ряд скоростной дороги от придурков — любителей обгонять справа, то сам объезжал справа, когда средний ряд перекрывал какой-нибудь идиот, болтун с мобильником или лицемерный поборник ограничения скорости. Уолтер без устали ставил психические диагнозы водителям, забывавшим включать поворотники, — как правило, молодым людям, по-видимому, считавшим включенные фары оскорблением для своей мужественности, недостачу которой они компенсировали гигантскими размерами пикапов и джипов. Уолтер возбуждал человекоубийственную ненависть в извечных нарушителях рядности — водителях угольных фур, которые регулярно, раз в неделю, устраивали страшные аварии на вирджинских дорогах, и бессильно обвинял продажных законодателей штата, которые отказывались снизить максимально допустимый вес груза, хотя ужасающие разрушения, которые способна причинить фура весом в пятьдесят тонн, казалось бы, говорили сами за себя. Он злился и ворчал, если едущий впереди водитель тормозил на зеленый свет, а затем очертя голову бросался вперед на желтый, заставляя Уолтера целую минуту торчать на перекрестке, хотя на мили вокруг не было ни единой машины. Лишь памятуя о Лалите, Уолтер оставлял непроизнесенной гневную тираду, которая просилась на язык всякий раз, когда его прижимал к обочине какой-нибудь идиот, отказывающийся абсолютно законно повернуть направо на красный свет. «Эй ты! Слышишь? Ты на свете не один, другим тоже надо как-то ездить. Поучись водить, але!» Лучше уж ощущать прилив адреналина, когда Лалита вжимает педаль газа в пол и проносится мимо ползущих на холм грузовиков, чем рисковать закупоркой мозговых артерий, тащась в хвосте очередной фуры. Когда машину вела Лалита, Уолтер мог спокойно рассматривать серые аппалачские леса и хребты, изуродованные горными разработками, и направлять свой гнев на более достойные внимания проблемы.
Лалита была в наилучшем расположении духа, когда они, преодолев пятнадцатимильный наклонный отрезок дороги, въехали на шоссе I-64, легендарный «жирный кусок», на котором сенатор Берд заработал феноменальную сумму.
— Я готова праздновать победу, — сказала она. — Мы ведь сегодня отпразднуем?
— Сначала придется найти в Бекли приличный ресторан, — ответил Уолтер. — В противном случае, боюсь, праздника не будет.
— Давайте как следует напьемся! Можно пойти в лучший бар и выпить мартини.
— Разумеется. Я поставлю вам огромную порцию мартини. Если угодно — даже не одну.
— И вы тоже должны выпить. Хотя бы разок, — сказала Лалита. — Сделайте ради такого случая исключение.
— Не исключено, что мартини меня убьет.
— Значит, вы выпьете светлого пива. А я три мартини, и потом вам придется нести меня в номер на руках.
Уолтеру не нравилось, когда Лалита говорила такие вещи. Эта отважная молодая женщина — в сущности, единственная радость его жизни в последнее время — сама не понимала, что говорит. Лалита не сознавала, что физический контакт между работником и нанимателем — неподходящая тема для шуток.
— После трех мартини у вас есть все шансы понять, что значит «снесло крышу», — сказал Уолтер, неуклюже намекая на то, что им предстояло увидеть в округе Вайоминг.
— Когда вы напивались в последний раз? — поинтересовалась Лалита.
— Никогда.
— Даже в старшей школе?
— Ни разу.
— Уолтер, но это же невероятно. Вы непременно должны попробовать. Иногда бывает так приятно выпить. От одной кружки пива алкоголиком не станешь.
— Меня не это беспокоит, — сказал Уолтер, одновременно задумавшись, искренен ли он. Отец и старший брат — тяжкий крест всей его юности — были алкоголиками, да и жена, на глазах превращавшаяся в проклятие его зрелых лет, имела несомненную тягу к спиртному. Свое безупречное воздержание Уолтер считал чем-то вроде тихого бунта — в молодости он хотел как можно меньше походить на отца и брата, а потом неизменно оставался настолько же ласков с Патти, насколько она в нетрезвом виде бывала недобра к нему. Это был один из способов их сосуществования: Уолтер был всегда трезв, Патти порой напивалась, и ни один из них ни разу не предложил другому измениться.
— Тогда что же вас беспокоит? — спросила Лалита.
— Неохота менять образ жизни, который не подводил меня на протяжении сорока семи лет. Если ничего не сломалось, зачем чинить?
— Но это же весело. — Лалита резко крутанула руль, обгоняя машину с вихляющим прицепом. — Я непременно угощу вас пивом и заставлю сделать хотя бы один глоток, чтобы отпраздновать.
Лиственный лес к югу от Чарльстона даже теперь, в канун равноденствия, представлял собой суровую картину — чередование серых и черных тонов. Но через пару недель теплый южный воздух должен был превратить леса в сплошное зеленое полотно, а еще через месяц вернувшиеся из тропиков птицы наполнят их песнями, но Уолтеру казалось, что серая зима — самое естественное состояние для северных лесов. Лето было просто случайной удачей, которая выпадала им раз в год.
Утром в Чарльстоне они с Лалитой и местными поверенными выступали от лица директоров промышленного треста «Лазурные горы» — Нардона и Бласко, предъявив все документы, необходимые для того, чтобы начать снос домов в Форстеровой низине и освободить четырнадцать тысяч акров земли,
