решения относительно судеб других людей — жить им или не жить, быть или не быть. Он знал, что уговоры и посулы тут бесполезны. Да он никогда и не опустился бы до мольбы. Афраний лишь мысленно послал проклятие Пилату. Это было единственное, что он мог сделать в тот момент.
Сидя в заключении, он часто возвращался к событиям тех дней в поисках согласия со своей совестью и укреплял свой дух. Ведь все было не так, совсем не так, как рассудил Пилат. Никаких денег от Каифы он не брал — это было совершенно невозможно. Просто Афраний понял, какую угрозу несет новое учение Риму, и по своему разумению искренне считал, что требование Каифы о казни Иешуа следовало удовлетворить.
Пилат был прав — Афраний был по происхождению сирийцем из города Босра. Римляне принесли в его город процветание, и, если бы не прозелиты, как называли местных жителей, принявших иудейскую веру, и не переселенцы из Иудеи, все было бы хорошо. Однако гремучая смесь из переселенцев, местного коренного населения и той растущей его части, которая приняла иудаизм, была весьма взрывоопасной. В городе время от времени возникали беспорядки и столкновения, которые жестоко подавлялись римским гарнизоном. Именно тогда он свято поверил в могущество империи и невзлюбил иудеев. Став со временем начальником тайной полиции при префекте Понтии Пилате, он с редким рвением выполнял все, что ему приказывали, был беспощаден и хладнокровен в своих действиях во славу Рима.
Однако после того, что случилось с этим бродягой из Назарета, Афраний затаил злобу на префекта, который не послушал его совета. Ныне Иешуа был признан его учениками и последователями мессией по прозвищу Христос, фактически — Богом. Число их в римских провинциях множилось, а Пилат умыл руки и просто-напросто самоустранился от дел. Христиан, как они себя называли, теперь можно было встретить и в его родной Сирии, и в Египте, и в Малой Азии. Для Афрания же их вера была лишь продолжением веры ненавидимых им иудеев, только отныне они говорили не об абстрактном невидимом и непостижимом Боге, а о вполне реальном Сыне Божьем, которого якобы распяли и который якобы воскрес. И все это — из-за необъяснимого упрямства Гая Понтия Пилата, а он, Афраний, мог поспособствовать окончательному решению этого вопроса и не сумел!
Так что на самом деле Афранию не было никакого дела до Иешуа. Месть Пилату — все, к чему он стремился. Он долго выжидал, пока наступит подходящий момент, и, когда заговор Сеяна был раскрыт, решился написать кесарю. Афраний знал, что Пилат был назначен по протекции Сеяна, и надеялся таким образом устранить префекта. И он теперь ни о чем не жалел.
Но вот что было необъяснимо и странно: в подземелье ему часто снился этот самый Иешуа из Назарета, причем всегда один и тот же сон: Сын Человеческий в белой тоге идет по пустынной, потрескавшейся от жары и жажды земле Иудеи, и там, где ступает его нога, расцветают цветы и всякие травы и вырастают плодоносные деревья. Они даже разговаривали во сне о Царстве Божьем на земле, о едином вселюбящем Боге, об искуплении грехов и о спасении… «Он был спасен, — стучала в его висках одна и та же мысль, — он был спасен…»
А когда настал его черед и Господь смилостивился и прибрал его к себе, стража просто вынесла тело Афрания и закопала без почестей прямо тут, на горе. Никто из охранников не додумался осмотреть пещеру, а иначе они заметили бы выцарапанную каким-то острым предметом на неподатливом камне короткую надпись на латыни, которую оставил после себя заключенный. Она состояла всего из нескольких слов, которые становились отчетливо видны, если смочить камень водой. Вот они, эти слова: «
Глава 14
В мире православном
Всю дорогу домой, которая заняла у них пару дней, Сергея Михайловича не покидало ощущение какой-то нереальности происходящего. И оно только усилилось, когда им удалось беспрепятственно взять билеты, добраться до аэропорта и сесть в самолет. За время полета Натан не проронил ни слова, и у Трубецкого, сидящего в кресле рядом с уснувшей от усталости Анной, было время спокойно обдумать то, что с ними произошло.
Все выглядело как-то уж чересчур театрально. Похищение в Риме, замок в Альпах, появление Бестужева и затем Ковальского, наконец — и это самое странное — их чудесно удавшийся побег. Все это напоминало, скорее, очередной фильм об агенте 007, чем реальные события. Ему ужасно хотелось расспросить Натана о пресловутом «мировом правительстве», но тот угрюмо молчал, и Сергей Михайлович решил отложить свои вопросы до Киева. «Может, человек очень переживает по поводу того, что случилось, — думал он, — а я лезу тут со своими вопросами».
И все-таки что-то было не так. Неужели у людей, которые, как утверждал этот недобитый Миссершмидт, правят миром, не было иных возможностей достичь желаемого результата, кроме как похищать их с Анной и устраивать весь этот цирк в замке? Хотя, с другой стороны, соперника не стоит недооценивать — возможно, это была самодеятельность бестолковых подчиненных, а возможно, — какой-то особый план, пока Трубецкому не понятный.
Первые сомнения в его душе зародились уже тогда, когда примерно через час полета над альпийскими вершинами их вертолет благополучно приземлился вблизи маленького австрийского городка с ласковым названием Киндерберг. Там, на стоянке у микроскопического аэропорта, у Ковальского оказалась машина, и они ею воспользовались, чтобы добраться до Вены. Каждую секунду Трубецкой ожидал погони, однако, как это было ни удивительно, никто их не преследовал. Ничто не помешало им взять билеты на самолет до Киева. Сначала было неясно, едет ли с ними Натан, однако, когда тот заявил, что у него теперь нет другого выбора, было решено лететь вместе. Два часа полета — и они были дома, где, по мнению Ковальского, им ничего не угрожало.
В городе их пути разошлись. У Ковальского, по его словам, в Киеве были родственники, и он отправился к ним, а Трубецкой с Шуваловой — к себе, на Андреевский спуск. Они ужасно соскучились друг за дружкой и с нетерпением ожидали момента, когда смогут наконец-то остаться одни.
А случилось вот что. Обменявшись с Трубецким телефонами и договорившись созвониться на днях, Натан направился по своим делам. Но по дороге он задержался возле витрины какого-то магазина, заставленной телевизорами. Видимо, в рекламных целях по ним всем одновременно показывали сводку «Евроньюс». Равнодушным голосом диктор сообщал о совершенно неожиданном и резком падении финансовых и фондовых рынков, которое случилось сегодня, банкротстве ряда банков, вооруженных столкновениях в некоторых странах. Между этими новостями затерялось короткое сообщение о происшедшем буквально несколько часов тому назад землетрясении в высокогорной части Альп восточнее города Леобен, которое сопровождалось массовым сходом лавин и сильнейшим снегопадом. О жертвах не сообщалось, лишь несколько горнолыжных курортов оказались временно закрыты. Услышав эту новость, Натан побледнел, дрожащими руками достал мобильный телефон и начал лихорадочно набирать какой-то номер, затем следующий, затем — еще. Однако, куда бы он ни звонил, ему каждый раз на хорошем немецком языке отвечали, что интересующий его абонент находится вне зоны досягаемости станции. И предлагали перезвонить позднее. Ответил лишь один номер, но зато с его обладателем они говорили долго. Очень долго.
Впрочем, что бы ни происходило в мире, сейчас Сергею Михайловичу и Анне было не до того.
— Я тебя больше одну никуда не отпущу, — сказал Трубецкой и двумя руками со всей возможной нежностью обнял супругу, когда они наконец добрались до дома и остались одни.
— Вообще-то, не отпускать — это женская привилегия, — ответила она. — Это мужчины вечно собираются куда-то: то за мамонтом, то на войну, то в поход. Так что ты тоже особо не надейся.
Все дела в тот вечер были отложены. Опьяненные любовью, словно хорошим вином, они просто
