решаться вступить с ними в открытый бой? Давайте поскорее возвратимся домой, чтобы не случилось еще большего позора!»
Так сказал всевластный и грозный персидский царь Дарий, и той же ночью персидское войско тайно двинулось на восток, бросив на произвол судьбы и раненых и больных.
Слушайте меня, старика Ормада, слушайте! Так бесславно бежал от сколотов великий грозный персидский царь Дарий, властелин чуть ли не целого мира, бежал с остатками своего неисчислимого войска… Того самого войска, которое во всем мире считалось непобедимым, и одно лишь упоминание о нем вселяло непреодолимый страх… И это страшное войско бежало от сколотов, не приняв долгожданного боя, — так испугала всевластного персидского царя Дарня мудрость сколотских вождей и отвага славных сколотских воинов… Бежал царь Дарий со своим войском, как напуганный заяц, на которого охотились сколотские воины на глазах всего персидского лагеря… Всю свою славу потерял царь в широких сколотских степях. А сколотские воины обрели богатую добычу! Победа над грозным царем Дарием, властелином почти всей земли, прославила мудрых сколотских вождей и храбрых воинов во всем мире и во все века. Слава храбрым сколотским воинам, слава! Слана мудрым сколотским вождям, слава!
Ормад закончил свой рассказ и опять что-то беззвучно зашептал. Со всех сторон раздавались громкие возгласы, звенело оружие, которым неистово размахивали возбужденные воины. Радостный подъем охватил всех. Слуги едва успевали наполнять чаши. Зазвенели тимпаны, музыканты начали играть на костяных свирелях.
Сколот наполнил золотую чашу и торжественно поднес ее Ормаду. Старец почтительно принял ее, поднес к губам. Руки его по-старчески дрожали, оксюгала расплескивалась, но он не отрываясь выпил всю чашу до дна. После этого голова его бессильно упала на грудь, и он задремал, не слыша больше пиршественного шума.
Дмитрий Борисович, возбужденный не менее скифов, говорил друзьям:
— Вот теперь я убедился, что старик Геродот был совершенно точен в своих записях! Все, решительно все, за исключением нескольких незначительных подробностей, он рассказал верно! А ведь мы спорили, подвергали сомнению эту страницу древней истории, повествующую о несчастливом походе Дария! Друзья, это просто потрясающе! Слышите, Артем, Лида, теперь все ясно. А, да что с вами толковать, разве вы поймете… — и ученый махнул рукой.
— Понимаем, все решительно понимаем, Дмитрий Борисович, — возразил Артем.
Но археолог уже забыл о нем и о Лиде. Он снова обратился к Варкану, жадно о чем-то расспрашивая молодого скифа.
Ивана Семеновича не захватила атмосфера общего веселья, царившая на площади. Что-то беспокоило его. Что именно — он еще не знал. Но какое-то чувство говорило ему о приближении опасности. Однако откуда же эта опасность могла взяться? Ведь положение их было теперь как будто прочное. Дорбатай явно потерял свое влияние, он даже не был приглашен на пир. Правда, оставался Гартак да еще кучка знати — союзников старого вещуна.
Уже не раз Иван Семенович украдкой посматривал в сторону сына Сколота. И убедился, что Гартак держится как-то настороженно. Он едва дотрагивался до пищи, выпил лишь маленькую чашу оксюгалы, отчего серое его лицо порозовело, а глаза забегали быстрее обычного. Казалось, Гартак все время когото выискивал и не оставлял надежды найти его. Даже во время рассказа Ормада Гартак думал совсем о другом. Один раз его быстрый взгляд встретился со взглядом Ивана Семеновича, но он тотчас опустил голову и задумался, притворившись, что увлечен рассказом старика. Может быть, именно это и встревожило геолога? Да, Ивана Семеновича явно беспокоил Гартак. В глазах его пряталась угроза, это было ясно, хотя он и маскировал ее жалким подобием улыбки.
«Враг… Враг… Да еще и очень коварный… — подумал Иван Семенович. — Но ведь он не осмелится что-то затеять, мы же его гости!»
На некоторое время внимание геолога было отвлечено новыми руладами своеобразной скифской мелодии — музыки тимпанов и свирелей. Это был веселый, стремительный танец, в который вплетался звон мечей. Участники пира потеснились, освобождая место для танцев. Три стройные девушки начали танцевать, состязаясь между собой. Они то легко и грациозно плыли по ковру, едва касаясь его носками своих маленьких сапожек, то высоко взлетали ввысь, то будто распластывались по земле. Играли тимпаны, свистели свирели, раздавались возгласы зрителей, в такт мелодии ударявших чашей о чашу иди мечом о меч.
Упиваясь редкостным зрелищем, Дмитрий Борисович бормотал:
— Да, именно такой рисунок был на куль-обских золотых пластинах… Вот-вот — те же самые движения… А теперь руки закинуты назад… Удивительно!..
Музыка неожиданно оборвалась. Вместе с последними звуками тимпанов и свирелей застыли танцовщицы. Это получилось чрезвычайно эффектно: почти скульптурная неподвижность после исполненного бурных движений танца. По знаку Сколота слуги поднесли танцовщицам чаши с оксюгалой. Молодые скифские девушки, еще тяжело дыша после танца, поклонились вождю и, не задумываясь, одним духом опустошили чаши и удалились под приветственные крики пирующих.
Иван Семенович опять незаметно бросил взгляд на Гартака. Тот держал в руках чашу с оксюгалой, но не пил. Геолог заметил, как дрожат его руки. Вот он опустил чашу, его взор устремился куда-то за площадь. Иван Семенович проследил за взглядом Гартака и заметил, что между дальними кибитками происходит какое-то движение. Геолог еще раз взглянул на Гартака. Не оставалось никаких сомнений: именно это движение занимало все мысли Гартака. Он нервно сплел пальцы рук, от напряжения лицо его дергалось, и теперь он уже не отрывал взгляда от людей, которые шли сюда. Кто же эти люди?
Вдруг Иван Семенович услышал испуганный голос Лиды:
— Сюда идет Дорбатай!
— И его помощницы, — добавил Артем.
— Что ему здесь нужно?.. — задумчиво спросил Дмитрий Борисович.
А старый вещун, еще более торжественный и важный, чем прежде, словно ему и не довелось пережить позорное поражение, шел прямо к Сколоту. Красный плащ тяжело волочился за вещуном, высокий головной убор был надвинут до самых бровей. Он опирался на длинный посох, увенчанный золотой фигуркой совы.
Смех и разговоры обрывались там, где проходил Дорбатай, будто он гасил их своей темной тенью. За ним двигались его подручные, одетые так же торжественно, как и он, — жрицы в расшитых льняных платьях и мужчины в праздничных красных плащах с украшениями, с кинжалами за поясами.
В тишине прозвучали одинокие приветственные возгласы. Это встречали Дорбатая знатные скифы, до того сидевшие отдельной группой. Явно озабоченный Варкан нагнулся и тихо сказал Дмитрию Борисовичу;
— Это очень странно. Дорбатай почти никогда не появляется на пирах. И здесь его никто не ждал… Разве что эти спесивцы? — он кивнул в сторону знати.
А Дорбатай как будто и не замечал того, что его появление резко изменило настроение пирующих. Впрочем, может быть, это как раз и входило в его планы? Так или иначе он спокойно подошел к Сколоту, низко поклонился и заговорил, глядя прямо в пытливые глаза вождя, явно удивленного его появлением.
— Прославленный и любимый богами Сколот! — начал громким голосом Дорбатай. — Привет тебе! Привет также прославленным и могучим чужестранцам, которые сидят рядом с тобой!..
— Слова приветственные, а тон угрожающий, — вполголоса заметил Дмитрий Борисович Варкану, который переводил ему речь вещуна.
— Да, эти чужеземцы могучи и всесильны, — продолжал Дорбатай, — иначе они не могли бы занять почетное и священное место рядом с вождем, на которое не имеет права никто, кроме самых храбрых, самых прославленных воинов. Да, они могучи, ибо даже подчинили себе вождя. Ведь рядом с тобой, о Сколот, находится чужая девушка, хотя по законам она не вправе сидеть рядом с вождем. Это оскорбление богам! Но боги молчат… Значит, чужестранцы и в самом деле всемогущи и могут творить все, что пожелают, даже смеяться над нашими древними и священными законами и обычаями. Что ж, я, скромный вещун Дорбатай, приветствую могучих чужеземцев!
В голосе вещуна теперь уже ясно звучала угроза. Дорбатай не сдался, не сложил оружия!
