увидел Зуйко. Он сидел у окна на табуретке и мастерил что-то острой маленькой стамеской. Карпуха толкнул брата и разбудил его. Не говоря ни слова, они подошли к окну. Матрос вырезал из куска дерева какую-то вещицу. Ловко и быстро работал он стамеской. Мелкая стружка так и сыпалась на колени, а деревянный брусок постепенно принимал форму ложки.
— С посудой у вас не богато, — произнёс Зуйко. — Пригодится матери.
Мальчишки не ответили.
— Мастера-а у нас в деревне… Любую штуковину резали! А я вот только ложки да плошки научился…
— Тебя же тут нету! — напомнил Карпуха.
— Верно, нету! — подтвердил матрос. — Идите завтракать. Ваша мамка меня уже накормила.
Целыми днями Зуйко сидел на чердаке у окна и вырезал ложки и плошки. Казалось, что он поселился у Дороховых только для того, чтобы обеспечить всю семью деревянной кухонной утварью. Мать была довольна, а ребята подсмеивались над матросом:
— Ну и караульный! Проворонишь ты всё на свете! Будет тебе от дяди Васи!.. Сказал бы хоть, за кем следить, — мы бы помогли!
Зуйко не отвечал, а когда мальчишки уж очень надоедали ему, он брал их в охапку, подтаскивал к лестнице, ведущей вниз, и, выпроводив, говорил вслед:
— Нету меня! Нету!
Каждое утро у тёплого печного стояка висели на верёвке не совсем ещё просохшие ботинки и клёш. А Зуйко сидел у окна в других ботинках и брюках. Значит, ночью матрос был на улице и бродил где-то по глубокому снегу. Мальчишки удивлялись: когда же он спит? Днём у окна дежурит, ночью ходит куда-то…
Однажды Федька пощупал сырую брючину и спросил:
— Снести вниз? Там быстро высохнет…
Зуйко посмотрел на ребят красными усталыми глазами.
— А если зайдёт кто-нибудь?
Федька понял, что сморозил чепуху. И только сейчас братья поверили, что матрос действительно выполняет какое-то трудное задание. Такое трудное, что им и не осознать всю его сложность. Недаром у Зуйко и глаза красные от бессонных ночей, и усы будто поседели за эти дни, и подбородок, обычно тяжёлый, квадратный, вроде заострился.
— Ты бы поспал маленько, — с сочувствием предложил Федька. — А мы бы подежурили с Карпухой.
Зуйко улыбнулся.
— Один поспал… Помните?.. Получил трое суток.
Ребята смутились. Ведь это из-за них Василий Васильевич наказал Алтуфьева.
— Так что вы меня не подведёте! — погрозил пальцем Зуйко. — И вообще, я смотрю, неверные вы друзья.
— Мы? — насупился Карпуха.
— Вы-ы!.. Гришку-то бросили… Забыли… А ему невесело. Легко, думаете, брата схоронить?
— А мы и не забыли его! — возразил Федька. — Каждый день заходим!
— Ну и что? — поинтересовался матрос.
— Лежит… Горячка у него открылась.
Зуйко вздохнул.
— Тут, ясно дело, откроется!.. Что хошь откроется!.. Почаще к нему заходите — легче парню будет.
В голосе Зуйко мальчишкам послышалась какая-то особая настораживающая нотка. Им показалось, что этими словами матрос хотел сказать ещё что-то — секретное, тайное, о чём не говорят открыто.
— А мы сходим! — оживился Федька. — Хочешь, сейчас сходим? Чаю попьём — и туда!
— Вы ему дружки, а не я, — уклончиво ответил Зуйко. — Заодно стружку прихватите.
Братья напихали полную корзину стружки, накопившейся за эти дни, и потащили вниз по лестнице. Когда они были уже в сенях, на берёзе закаркал Купря.
Зуйко посмотрел в окно и увидел Семёна Егоровича. Матрос хотел вернуть мальчишек, но было поздно. Шёпотом не позовёшь — не услышат, а крикнуть нельзя — Семён Егорович уже открывал дверь.
Он встретился с ребятами в сенях, удивлённо посмотрел на корзину со стружкой, и зачем-то пожамкал их пальцами, глянул насторожённо на братьев.
— Никак Степан Денисович столяром заделался?
— Не-е! — отозвался Федька. — Это мы мастерим… С Карпухой.
— Отец с мамкой дома?
— Дома! Заходите, дядя Семён, — сейчас чай пить будем.
Семён Егорович вошёл в дом, поздоровался, скинул шапку, присел у стола. После похорон Яши он не был у Дороховых, и разговор как-то не клеился. Ни он, ни Дороховы не знали, с чего начать.
— Места не нахожу, — произнёс наконец Семён Егорович и, вытащив из кармана бутылку, поставил её среди чашек. — Не возражаете? Мы ведь тогда и поминок не устроили…
Мать подала капусту в свежей светло-жёлтой плошке, только вчера выдолбленной матросом.
«Сейчас спросит!» — с тревогой подумал Федька.
Сосед бросил в рот щепотку капусты, пожевал, взял плошку в руки, покрутил её перед глазами.
— Хороша! Откуда такая?
— Я ж говорил — мы с Карпухой! — торопливо ответил Федька и умоляюще взглянул на мать.
— Мы! — подтвердил Карпуха и тоже посмотрел на неё.
И торопливость, и эти взгляды — всё получилось очень естественно. Хочется ребятам, чтоб их похвалили, — вот они и торопятся, и на мать поглядывают, чтобы она сказала что-нибудь. А у неё не нашлось подходящих слов. Тут ещё вдобавок отец закашлялся — капустина, что ли, не в то горло попала. Мать вскочила и громко похлопала его по спине. Так она и сыновьям делала, когда кто-нибудь из них захлёбывался за столом.
Семён Егорович поставил плошку на место.
— Мастера!
— Это что! — махнул рукой Федька. — У нас в деревне — вот это мастера! Любую штуковину вырежут! А мы только ложки да плошки научились.
Сосед повернулся к отцу.
— Ты тоже умеешь?
— Мне некогда было резать. Я с пулемёта больше резал.
Семён Егорович покачал головой.
— Да-а!.. Трудное нам время досталось… Неспокойное…
Мальчишкам полегчало: разговор явно уходил в сторону от опасной темы. Их теперь беспокоило только одно — не чихнул бы матрос там, на чердаке, не заскрипела бы под ним табуретка. Но всё обошлось благополучно. Да и Семён Егорович не стал засиживаться в гостях. Он попросил Прошку на денёк: надо было съездить куда-то. Отец пошёл вместе с ним в конюшню, оседлал коня. Семён Егорович повёл его к флигелю. Мальчишки догнали соседа.
— Мы — к Грише. Можно?
— Только недолго. Трудно ему разговаривать.
Гриша увидел братьев, и глаза у него повеселели, но ненадолго. Он закрыл их. Мелко задрожали губы. Чтобы унять противную дрожь, он натянул одеяло до подбородка.
— А мы ложки делаем! — с наигранной бодростью сообщил Карпуха. — Приходи скорей — вместе резать будем.
— Поправлюсь — приду, — тихо ответил Гриша. — Мне всё холодно… А ночью… страшное снится! — Он опять зажмурился. — Яши-то нету…
Переговорив о чём-то с мужем, к постели подошла тётя Ксюша, поправила подушку.
— Успокойся, сынок. Ты лучше засни… Хочешь, я спою тебе, как маленькому?.. Шли бы вы домой,
