18. МИХАИЛ АРШАВСКИЙ И ЮЛИЯ КАЦНЕЛЬСОН
Младшего брата Исаака звали Михаилом. Я не уверен, что именно это имя было ему дано при рождении, но другого я не знаю. Михаил Аршавский был непохож на остальных детей Шмуела-Зуси — в отличие от них, он был довольно высок ростом и голубоглаз. Разница между ним и его братьями и сестрами заключалась еще и в том, что ему, единственному среди них всех, удалось получить, как я уже говорил, весьма основательное образование. Он учился в университетах Варшавы и Дерпта и получил диплом врача-венеролога в московском университете, попав в так называемый «первый выпуск советских врачей».
Очевидно, он первым среди всех Аршавских обосновался в Москве и имел свою комнату в доме по Б.Комсомольскому переулку. Подобно Исааку, Миша довольно долго выбирал невесту, но, не будучи столь бойким, как его старший брат, и не желая, очевидно, тратить драгоценное время на жениханье и ухаживанье, он был вынужден прибегать к услугам шадхенов (сватов). Причем всех своих кандидаток в жены Миша показывал Исааку и его жене Славе, чье мнение он очень ценил. Но тем не менее в 24 году он женился на зубном технике Юлии Кацнельсон, хотя та и была забракована Исааком по причине недостаточной, на его взгляд, красоты ног. Однако Миша был человеком серьезным, и в невесте его привлекали не преходящие женские прелести, а вещи более существенные, каковыми в данном случае являлись зубопротезный кабинет и собственная квартира в самом центре Москвы, в доме на Никольской улице (в то время улица 25 Октября), где Миша и прожил всю жизнь (между прочим, в этом же доме в одной из коммуналок жил перед войной тогда еще не академик Андрей Дмитриевич Сахаров).
Здесь следует отметить, что мне рассказывали о Шмуеле-Зусе Аршавском как о человеке добром, отзывчивом и сердечном во всем и ко всем, но только до тех пор, пока речь не заходила о деньгах. И его сын Миша в полной мере унаследовал от отца такую особенность характера. Никакие университеты не смогли в нем вытравить эту отчасти низменную черту.
Вообще, как мне представляется, Мишино образование носило узкий и сугубо специальный характер, не затрагивая других областей человеческих знаний, помимо венерологии (впрочем, и в венерологии его специализация была очень узконаправленной — он лечил только, я извиняюсь, триппер, но зато в этом деле обладал, как мне говорили, просто выдающейся квалификацией).
Всю свою жизнь и все навыки в благородной профессии врача Миша употребил на сколачивание состояния и, надо сказать, весьма в этом преуспел. Причем, подобно многим людям такого склада, сам он жил очень скромно, чтобы не сказать аскетически, и, натурально, не позволял себе ни малейших излишеств.
Особенно удачными для его коммерции (Миша, помимо заведования мужским отделением кожно- венерологического диспансера, занимался частной практикой лечения мочеполовых болезней) оказались послевоенные годы, когда солдаты и офицеры победоносной Советской Армии, возвращаясь домой с полей покоренной Европы, привозили с собой в числе прочих трофеев и огромное количество всевозможных венерических заболеваний, среди которых, разумеется, преобладал самый демократичный и общедоступный из всех — излюбленный Мишей триппер. Естественно, большинство жертв этого весьма распространенного во все времена недуга, и в первую очередь высокопоставленные офицеры, не хотело афишировать эти свои приобретения и предпочитало лечиться приватным порядком, не скупясь на гонорары для доктора, умеющего хранить врачебную тайну. Впрочем, Мишиными услугами порой не пренебрегали и лица гражданских профессий — в родне с уважением и завистью поговаривали, что ему случалось врачевать таких знаменитостей, как Гаркави и даже Дунаевский (будем относиться к этому как к сплетням, не заслуживающим ни малейшего доверия).
Как бы то ни было, кабинет Миши не пустовал, и трипперный бизнес оказался настолько продуктивным, что в 1948 году во время уже упоминавшейся денежной реформы всем многочисленным Мишиным родственникам пришлось по нескольку раз отстаивать очереди в сберкассах, обменивая его сбережения.
Кстати уж, об отношениях Миши с родственниками. Зная, как он богат, большинство из них почему- то считало его обязанным если не разделить свое богатство между ними, то, во всяком случае, щедро и безотказно помогать им во всех начинаниях, связанных с денежными затратами. А так как Миша, по их мнению, не всегда добросовестно выполнял этот свой священный родственный долг, то из рассказов о нем порой вырисовывается такая зловещая и мрачная фигура, перед которой бледнеют Гарпагон и Гобсек.
Отношения родственников к Мише хорошо иллюстрирует такой забавный эпизод уже из моего детства. Когда он приходил к нам в гости (а наша семья, замечу в скобках, жила в те годы, по выражению О'Генри, «не то чтобы в вопиющей нищете, а, скорей, в красноречиво молчащей бедности»), он обыкновенно приносил что-нибудь к чаю — вафельный торт, несколько сдобных булочек или что-то еще. И каждый раз после его ухода моя бабушка Ревекка, его родная сестра, начинала говорить, что, мол, Миша, такой богатый человек, мог бы принести что-нибудь получше, побольше и подороже. И вот однажды, когда Миша в очередной раз к нам пришел, я (мне было тогда лет 7–8), наслушавшись бабушки, спросил его: «Дядя Миша, а почему вы опять нам так мало принесли?»
Мой обычно немногословный и сдержанный отец, уязвленный в своей фрейдкинской гордости, тогда так накричал на меня, что я запомнил это на всю жизнь. Можно себе представить, как для него, Фрейдкина до мозга костей, была оскорбительна мысль о том, что кто-то может подумать, будто он или его дети нуждаются в подачках богатых родственников.
Словом, Миша был богат и скуп, хотя это последнее обстоятельство ни в коей мере не извиняет не слишком щепетильное отношение к нему со стороны родственников. Впрочем, они довольно скоро научились приспосабливаться к его душевным свойствам и, когда возникала нужда в деньгах, обращались не непосредственно к нему, а к его жене Юлии, которая, как правило, никому не отказывала (существует, однако, группа родственников, которая придерживается противоположной версии и считает, что сам Миша был добрым человеком, а все проявления его скупости — это результат дурного влияния жены и ее сестры Лизы, которая жила вместе с ними и имела в родне забавное прозвище «Лейка — Вольный Воздух»).
Словом, хотел того Миша или нет, но его финансовая помощь родным была, как мне представляется, довольно значительной. Да и сами масштабы его скупости мне видятся несколько преувеличенными, потому уже хотя бы, что в рассказах моих родственников о тех или иных семейных делах рядом с риторическими утверждениями о том, как скуп был Миша, то и дело мелькает: Миша помог, Миша устроил, Миша дал денег…
У Миши и Юли было двое сыновей — двухметровые гиганты Семен и Александр. Они оба были очень талантливыми инженерами, и оба всю жизнь страдали от тяжелейшей формы наследственного (по материнской линии) диабета, который и свел их обоих в безвременную могилу.
Задолго до смерти своего отца они жестоко рассорились из-за ожидаемого наследства и из-за якобы неравномерного распределения между ними отцовской материальной помощи. Причем ссора эта была весьма неэстетичной — со скандалами, чуть ли не драками и разоблачительными письмами друг другу на работу. Не берусь судить, кто из них был прав, если вообще можно быть правым в подобной ситуации.
Помирились они только перед самой Мишиной смертью, когда им самим уже оставалось жить на свете считанные годы.
Я прекрасно помню их обоих, и хотя мое общение с ними было крайне редким и поверхностным (немного чаще я видел Семена, дружившего с моими родителями), мне представляется, что причинами этой некрасивой истории были не столько вульгарные меркантильные интересы (хотя, конечно, не обошлось и без этого), но в большей степени глубокие внутрисемейные неурядицы, отчасти связанные с особенностями характера их родителей и со спецификой домашнего воспитания.
19. ФАНЯ АРШАВСКАЯ И МЕЕР ЭЛЬКИН
