покраснела. «Что бы это значило? — думаю я, — неужто она просила купить ей пару эполет? Но в Конную гвардию ее и за деньги не возьмут, ну, разве сержантом-коновалом, не больше».
Больше за обедом, завершившимся в теплой обстановке искренней взаимной неприязни, не было произнесено ни слова; зато ночью перед сном я получил от Элспет кое-какие объяснения. Выходило так, что ее матушка испытывала все усиливающееся беспокойство по поводу перспектив выдать двух сестер Элспет замуж. Старшая была пристроена за одним торгашом из Глазго, и с редким усердием плодила потомство, но Агнес и Гризель оставались в девках. Я выразил мнение, что в Шотландии сыщется довольно искателей приданого, готовых покуситься на деньги ее отца, на что она ответила, что матушка отшила всех. Миссис Моррисон метила выше, говоря, что если уж Элспет сумела отхватить мужа, имеющего знатных родичей и стоящего на полпути в великолепный мир модного общества, то уж Агнес и Гризель и подавно сумеют.
— Да она рехнулась, — говорю я. — Если бы сестры имели твою внешность, у них мог бы появиться хоть полушанс, но один вид твоих дражайших родителей способен распугать всех знатных отпрысков за милю вокруг. Прости, дорогая, но это бред, ты ведь понимаешь.
— Моим родителям, конечно, не хватает достоинств, — заявляет Элспет (выйдя за меня, она сделалась жутким снобом), — тут я не спорю. Но отец очень богат, как тебе известно…
— Послушать его, так это совсем не наша заслуга.
— …ты же знаешь, Гарри, что очень немногие из наших титулованных знакомых способны с пренебрежением взирать на богатое приданое. Мне кажется, что при правильном подходе мама вполне может подыскать для сестер подходящих мужей. Агнес, конечно, не красавица, зато маленькая Гризель очень мила, а образование их почти не уступает моему.
Не так-то легко красивой женщине с голубыми глазами, пышной фигурой и золотистыми волосами придать себе величественный вид, особенно если из одежды на ней только французский корсет, обшитый розовыми ленточками, но Элспет это удалось. В тот миг мной вновь овладело то ревностное обожание, которое я испытывал к ней по временам, несмотря на все ее измены. Мне трудно назвать причину, могу только сказать, что в ней было нечто колдовское, что-то такое по-детски наивное, эта ее задумчивость, ее ясный, непроходимо тупой взгляд. Весьма сложно не любить милых идиотов.
— Раз уж ты так хорошо образована, — говорю я, заваливая ее рядом с собой, — то давай-ка поглядим, чему же ты научилась.
И пока длился этот чрезвычайно строгий экзамен она — Элспет есть Элспет — время от времени изрекала свои обдуманные соображения по поводу шансов миссис Моррисон пристроить своих малышек.
— Так, — говорю я, пока мы восстанавливали силы, — насколько понимаю, от меня не ожидают помощи в их введении в общество. Тем лучше, и дай Бог каждой из них найти себе по герцогу.
Но без меня, ясное дело, не обошлось. Элспет была полна решимости использовать остатки моей популярности на пользу своих сестер, а мне ли не знать: если Элспет уперлась в чем-то, ее уже не свернешь. Завязочка от кошелька была в ее руках, как вам известно, а я не сомневался, что привезенных мною денег при моей привычке жить на широкую ногу надолго не хватит. Так что по возвращении передо мной открывалась не самая блестящая перспектива: старый сатрап далеко — в объятиях эскулапов и белой горячки; папаша Моррисон дома — постоянно гундосит и ко всему придирается; Элспет и миссис Моррисон разрабатывают коварный план: как обрушить двух сестричек на ничего не подозревающий Лондон; и я увяз в этом деле по уши — в том смысле, что мне предстоит повсюду представлять моих очаровательных шотландских родственников. Мне придется волочить папашу Моррисона в свой клуб и стоять за креслом миссис Моррисон на вечеринках, выслушивая, как она излагает какой-нибудь высокородной мамочке рецепт приготовления телячьего рубца по-шотландски. А люди будут говорить: «Видели тестя и тещу Флэши? Они же питаются торфом, разве вы не знаете? И говорят только по-гэльски. Разве их язык можно назвать английским, не правда ли?»
О, я знал, чего мне ждать, и не собирался терпеть все это. У меня мелькала мысль повидать дядюшку Биндли из Конной гвардии и попросить его организовать мое назначение в какой-нибудь полк вне столицы — я тогда не числился на действительной службе, и идея сидеть на половинном жалованье мне совсем не улыбалась. И пока я гадал, что делать, пришло письмо, которое разрешило все мои затруднения, и заодно перекроило карту Европы.
Оно грянуло как гром среди ясного неба, вынырнув из счетов от портных, антипапистских трактатов, подписки на клуб и предложения приобрести железнодорожные акции — обычного хлама. Почему мне запомнились эти бумаги, даже не знаю. Должно быть, у меня извращенная память, потому что содержимое большого белого конверта способно было выветрить все иные воспоминания из любой нормальной головы.
Конверт был шикарный — из бумаги самого лучшего качества, украшен с обратной стороны неизвестным мне дотоле гербом. Тот являл собой щит, разделенный на четыре поля: красное, синее, синее и белое, в которых были помещены меч, коронованный лев, нечто, смахивающее на толстого кита, и алая роза. Ясное дело, отправителем был или кто-то жутко высокородный, или какой-нибудь производитель нового сорта патоки. [XIX*]
Внутри оказалось письмо, в верхней части которого замысловатым шрифтом и в окружении орнамента из розовых купидончиков были вытиснены слова: «Grafin de Landsfeld». «Кто же это, черт побери, может быть? — недоумевал я. — И чего ей от меня надо?»
Письмо я воспроизвожу в совершенной точности, так как оно лежит сейчас передо мной, сильно истрепавшееся и засалившееся, но вполне читабельное. Мне представляется, это было самое удивительное послание за всю мою жизнь — включая даже благодарственный адрес от Джефферсона Дэвиса и отсрочку от исполнения приговора в Мексике. Оно гласило:
Достопочтеннейший Сэр,
Я пишу Вам по поручению Ее Светлости, графини Ландсфельд, которой вы имели честь быть представлены несколько лет тому назад в Londres.[10] Ее Светлость приказать мне сообщить Вам, что она сохранила самые живейшие воспоминания о Вашей дружбе и желать передать Вам ее сильнейшие благодарности за тот случай.
Я ничего такого не помнил. Хотя мне вряд ли удалось бы перечислить имена всех женщин, которых я знавал, имя некоей иностранной графини уж точно не выскользнуло бы из моей памяти.
Сэр, хотя Ее Светлость не сомневается, что Ваши обязанности есть самого важного и утомительного свойства, она надеется, что Вы изыщете возможность вникнуть в дело, которое я, по ее повелению, изложу здесь перед Вами. Она полагать, что бывшие между вами дружеские связи, не в меньшей мере чем Ваша рыцарственная натура, о которой она сохранила столь приятные воспоминания, побудить Вас помочь ей в деле, имеющем самое деликатное свойство.
Видно, этот малый спятил, подумал я, или же ошибся адресом. Сомневаюсь, что в мире найдется хотя бы три женщины, способных думать обо мне как о рыцаре, даже из близких знакомых.
Ее Милость указать мне потребовать, чтобы Вы как можно скорее после получения этого письма поспешили прибыть в Minga, где услышать из ее собственных уст все детали о службе, которую она так хотеть получить от Вас. Она спешит уверить Вас, что это не составит для Вас ни малейшего труда или затрат, но именно благодаря свойств именно Вашей натуры она чувствовать, что именно Вы из всех ее лучших друзей наиболее подходить для этого дела. Она не сомневаться в тепло Вашего сердца, и что оно сразу же заставить Вас согласиться с ней и действовать так, как подобает настоящий английский джентльмен.
Достопочтенный Сэр, в подтверждение того, что Вы намерены помочь Ее Милости, советую Вам нанести визит в адвокатскую контору Уильям Крейг и сыновья по адресу Уайн-Оффис-корт, Londres, для получения инструкции о Вашем путешествии. Они выдать Вам в дорогу 500 фунтов в золоте и пр. Дальнейшие выплаты будет производиться по мере необходимости.
