все-таки прав, и взял меня за руку — его рука при этом была сухой, как вязанка хвороста.
— Ты хороший парень, Флэшмен, — сказал он, — ты облегчил мои страдания.
Меня все мучила мысль, с чего это он так убивается. Если бы на моей совести не было ничего тяжелее работорговли и подглядывания за аппетитными задницами, то я умер бы счастливым и все тут. Но этот бедняга, похоже, слишком буквально воспринимал Библию, поэтому так и мучился.
— Ты действительно веришь, что я буду спасен? — лихорадочно бормотал он. — Мне будет даровано прощение, правда? Нас так учили — что мы сможем смыть грехи наши кровью агнца.
— Выбрось это из головы, старина, — предложил я, — это все только книжная выдумка. А сейчас…
— Не уходи, — умоляюще проговорил он, цепляясь за мою руку. — Ты же знаешь, Флэшмен, я умираю… уже немного осталось…
Я спросил, не хочет ли он, чтобы к нему заглянула миссис Спринг, но Комбер только покачал головой.
— Я еще кое-что… должен сделать… сначала. Подожди немного, мой дорогой друг.
И я ждал, хотя больше всего на свете хотел бы убраться из каюты. Он задышал тяжелее, чем раньше, всхлипывая, точно старая помпа, но, очевидно, собрался с силами, потому что вдруг снова открыл глаза и пристально посмотрел на меня.
— Флэшмен, — спросил он с нажимом, — как ты попал на борт этого судна?
Это несколько озадачило меня, и я начал было рассказывать Комберу всю историю (конечно же, ее хорошо отредактированную версию), но он оборвал меня.
— Это случилось против твоей воли? — он почти умолял.
— Ну, да. Я и не предполагал…
— Тогда ты тоже… о, во имя Господа, скажи мне правду… ты ненавидишь это отвратительное рабство?
Ого, подумал я, что ж такое? И ответил очень умненько.
— Ага, — сказал я, — я его ненавижу.
Уж больно мне хотелось посмотреть, что из всего этого выйдет.
— Слава Богу! — воскликнул Комбер. — Слава Богу! — И затем: — Поклянись, что о том, что я тебе расскажу, ты и слова не обронишь никому больше на этом проклятом судне.
Я истово поклялся, и Комбер вздохнул с огромным облегчением.
— Моя перевязь, — пробормотал он, — вот здесь, на груди. Да, возьми ее… и разрежь… там, возле пряжки.
Заинтригованный, я осмотрел находку. Ремень был широким и тяжелым, сшитым из двух слоев кожи. По совету Комбера я поддел несколько стежков моим ножом, и две полоски кожи разошлись. Между ними лежал туго сжатый тонкий клеенчатый пакет. Я начал открывать его, и мне вдруг показалось, что со мной недавно уже было нечто подобное. Я вспомнил, как распарывал подкладку моего собственного сюртука, сидя рядом с Йотуншлухтом, а де Готе лежал передо мной, стоная от боли в раздробленных на ноге пальцах. Неужели все это было лишь несколько месяцев тому назад? Казалось, что с тех пор прошла целая вечность… Затем пакет раскрылся, и внутри него я обнаружил два листочка бумаги. Я развернул первый из них и уставился на печать с якорем в его углу и под ней слова:
«Лейтенанту Королевского флота Бичемпу Миллуорду Комберу. Сим вам предлагается и предписывается…»
—
Комбер попытался кивнуть, но его рана, очевидно, снова дала о себе знать, так как он дернулся и застонал.
— Прочти, — прошептал он.
«… немедленно прибыть к секретарю Торгового Совета и получить от него или иного официального лица по его указанию, инструкции и приказы, в соответствии с которыми вам следует действовать и предпринимать все действия, которые секретарю представится целесообразным на него возложить, против лиц, замешанных в богопротивной и незаконной перевозке рабов с побережья Гвинеи, Берега Слоновой Кости, Грэйна, Того, Дагомеи, Нигера и Анголы в Америку. Вам надлежит строго подчиняться и исполнять все указанные инструкции и приказы так же, как если бы они исходили непосредственно от Их Светлостей лордов адмиралтейства или других высших офицеров, находящихся на службе Ее Величества».
Бумага была подписана «Окленд».
Другая бумага, от Торгового Совета, была чем-то вроде паспорта, требующего от всех официальных лиц, офицеров армии и флота и прочих, состоящих на службе Ее Величества, а также от иностранных правительств оказания лейтенанту всей необходимой помощи, которая будет возможна, и т. д. и т. п. — но была не менее солидной, чем первая, поскольку ее подписали не только президент Совета, Лабучер, но и мой старый приятель Т. Б. Маколей, в качестве казначея, а также какой-то лягушатник от имени торгового флота Франции.
Я воззрился на эти бумаги, с трудом понимая, о чем идет речь, а затем перевел взгляд на Комбера. Он лежал с закрытыми глазами и подергивающимся лицом.
— Так ты шпион, — наконец сказал я, — шпионишь за работорговцами!
Он открыл глаза.
— Ты… можешь это называть и так. Если помощь этим бедным созданиям называется шпионажем, то я горжусь тем, что я шпион. — Он сделал большое усилие, почти задохнувшись от боли, и повернулся ко мне. — Послушай меня, Флэшмен… я скоро умру… скоро. Даже, если ты смотришь на это иначе, чем я… не как на богоугодное дело… ты все равно джентльмен и офицер. К тому же ты один из учеников Арнольда… настоящих паладинов. Ради Бога, скажи, что поможешь мне! Чтобы вся моя работа… моя смерть… не пропали даром!
Он был покрыт холодным потом, протянул ко мне руку, его глаза блестели.
— Ты должен… во имя чести… и — ох, ради этих бедных заблудших черных душ! Если бы ты видел то, что довелось увидеть мне… нужно помочь и Бог простит меня. Ты должен помочь им, Флэшмен, — сами они не могут спастись. Их разум не похож на наш. Они слабые и глупые и готовы молиться на таких мерзавцев, как Спринг… Но и у них есть душа… а работорговля проклята в глазах Господа! — Он попытался приподняться. — Скажи, что поможешь мне… для спасения несчастных!
— Что мне нужно сделать?
— Возьми эти письма, — голос Комбера все слабел, и я видел струйку крови, стекавшую на одеяло, очевидно его рана снова открылась от излишнего напряжения. — Еще… у меня на груди, здесь, под полотняной рубашкой… пакет. Копии счетов Спринга… последний рейс. Я взял несколько из них… и хотел закончить этим рейсом. Письма тоже — это улики против него… и остальных. Ради Бога, передай их в Адмиралтейство или американским военным морякам… О, милостивый Боже!
Застонав, Комбер откинулся на подушки, но несмотря на это, я обшарил его грудь и достал еще один тонкий пакет, зашитый в клеенчатую обертку. Я быстро засунул его и обе предыдущих бумаги себе в карман и снова склонился к нему.
— Что дальше, парень? Есть ли на судне еще такие, как ты, агенты, офицеры или что-то в том же духе?
Но Комбер лежал молча, время от времени постанывая и дыша короткими резкими толчками. Я прикрыл ему грудь и присел рядом, в ожидании пока он снова очнется. Спустя некоторое время умирающий опять что-то забормотал. Я наклонился поближе, но прошло несколько мгновений, прежде чем мне удалось разобрать, что он говорит, вернее пытается напевать. Лишь легкий шепот срывался с его губ — это была грустная коротенькая песенка «Такая милая и верная девчушка», которая сейчас более известна под названием «Дэнни-бой».[54] Я сразу понял, что это была песня, которую в детстве мать Комбера напевала ему, чтобы малыш заснул, — он чуть улыбнулся, не открывая глаз. Я готов был пнуть его от злости — если бы Комбер потратил меньше времени на всю эту чепуху про свою бессмертную душу, адское пламя и свой долг, то успел бы больше рассказать про свою миссию. Не то чтобы я слишком волновался за ее результат, но любые сведения такого рода не повредят, когда ты всецело зависишь от парня вроде Спринга. Но Комбер продолжал напевать свою песенку и, казалось, не собирался больше посвящать меня в другие подробности.
