оба довольны.
Вот оно что. Если я правильно понял, то, раз я его близкий друг и с таким трудом нашел ему хорошего покупателя, который по неизвестным причинам готов предложить максимальную цену даже при столь подозрительных обстоятельствах, и раз я рискую подвергнуться судебному преследованию за уклонение от уплаты налогов, то в благодарность он предлагает мне половину того, что ему пришлось бы заплатить маклеру.
— По рукам? — спрашивает он, наблюдая за моей реакцией. Нет, конечно; хотя, если честно, можно сказать и «да», потому что никакой я ему не друг, да и покупателя я не нашел; он предлагает мне заниженный процент, значит, меня меньше будет мучить совесть из-за небольшого дополнительного условия сделки, о котором он пока не подозревает. Однако ради правдоподобия стоит, пожалуй, поторговаться.
— Пять процентов? — переспрашиваю я. — Мне бы хотелось семь.
— Семь? — восклицает Тони, притворяясь, что поражен моей жадностью, хотя на самом деле он доволен, что сумел втянуть меня в это дело. — Нет, приятель, не пойдет!
Ведь вам не нужно содержать галерею. И секретарши у вас нет, которую приходилось бы кормить обедом.
И то верно.
— Шесть, — говорю я.
— Пять с половиной, — откликается он.
Я сдаюсь под напором его обаяния:
— Хорошо, пусть будет пять с половиной.
Тони так доволен этой маленькой победой, что едва сдерживает радость. Он вскакивает со стола, на котором сидел. Новая порция бумаг сваливается в корзину.
— Хотите — можете прямо сейчас ее забрать.
У меня возникает то восторженное чувство, которое люди иногда испытывают от полетов во сне. Я заставляю себя вспомнить об осторожности и многозначительно похлопываю по карманам.
— Без денег пока обойдусь, — реагирует он. — Отдадите, когда продадите картину. Бог мой, мы же друзья, соседи! Уж тысячу-другую всегда друг другу одолжим.
По правде говоря, о деньгах я пока подумать не успел, а тем более — о кредитных отношениях с Тони.
— Дело не в этом, — объясняю я. — Просто я же пешком, а в карманах ее не унесешь.
— Можете взять мой «лендровер».
С минуту я пребываю в нерешительности. Заманчиво, конечно, еще раз зайти в «столовую для завтраков» и, улучив момент, взглянуть украдкой на их замечательную каминную заслонку. Но затем я представляю себе, что вот я возвращаюсь в наш коттедж и Кейт наблюдает, как я развязываю упаковочный шнур, открываю багажник «лендровера» и… выгружаю «Похищение Елены». Таких сюрпризов моя жена не любит. Мне нужно ее подготовить, прежде чем продвигаться дальше. Да и с банком проконсультироваться не помешает. Кроме того, толика благопристойной сдержанности сегодня может принести немалые дивиденды завтра.
— Нет, все же сначала лучше выяснить, насколько наш коллекционер заинтересован в покупке.
— Как хотите. Можете забрать ее в любой момент.
Собаки вскакивают, чтобы меня проводить. Однако в дверях кабинета их хозяин вдруг останавливается, одолеваемый сомнениями.
— Вам-то я, конечно, доверяю, — говорит он, — но надеюсь, что вы никому не отдадите товар, не получив сначала деньги?
— Что вы, ни в коем случаев!
— Какой-то он не слишком надежный клиент. Темная личность, как, по-вашему?
— Я с ним не знаком, — осторожно говорю я, — и ничего о нем не знаю.
Нет, так получается слишком бесцветно. Я должен знать о нем хотя бы одну пикантную подробность, чтобы дать пишу воображению Тони. И тут меня осеняет.
— Мне только известно, что он бельгиец, — сообщаю я.
Я попал в десятку: Тони — в восторге.
— Все, больше ни слова! — восклицает он. — Скажите ему, пусть раскошеливается! Бельгийские денежки на стол!
Он ведет меня коридором, продолжая смеяться.
— Не понимаю, что тут смешного. — Лора, стоя на четвереньках, пытается приклеить к полу коврик чем-то похожим на универсальный клей. — Второй раз за неделю этот чертов коврик выскользнул у меня из-под ног. Я чуть не убилась.
— Мы разговаривали о делах, дорогая, — говорит Тони.
Я пытаюсь рассмотреть, чем у них украшена стена наверху лестницы, там, где по всем канонам должна висеть «Елена». Однако моя попытка оканчивается неудачей — картина, занимающая это место, так мала, что снизу ее без бинокля никак не разглядеть. Установившиеся между мной и Тони доверительные отношения позволяют мне разузнать у своего делового партнера, чем объясняется столь эксцентричный подход к развешиванию картин.
— А почему вы не повесите нашу подружку там, где ею все могли бы любоваться? — интересуюсь я.
— Что вы сказали? — раздраженно спрашивает Лора, от удивления поднимаясь с колен.
— Я говорю о «Елене». Почему она не взирает на нас с высоты этой лестницы?
— Хороший у вас глазомер, — хвалит меня Тони. — Вы правы. Да, она действительно висела раньше над лестницей, когда я был еще мальчишкой. Но с тех пор ей пришлось изрядно попутешествовать.
— Его мать в свое время прихватила ее с собой, — добавляет Лора.
— Ну, не то чтобы прихватила…
— Да-да, когда убежала с Дики. Они прихватили «Елену» и половину фамильного серебра!
— Это болезненная тема в наших отношениях, — объясняет мне Тони.
— Не говоря уже о том, что Дики осталось разгребать мусор после того, как накрылась их затея с ипподромом!
— Ты забыла, он вел дела моего отца…
— Он был для твоего отца аппаратом искусственного дыхания!
— Это долгая история, и, честно говоря, милочка моя, ты тогда сама была по уши в дерьме!
— Так или иначе, — вставляю я, желая предотвратить очередной семейный кризис, — то обстоятельство, что они взяли именно «Елену», очень символично.
Мои хозяева слишком раздражены друг другом, чтобы спрашивать меня почему, но по крайней мере мне не удалось заставить их замолчать.
— Когда Елена и Парис сбежали в Трою, они прихватили с собой все сокровища Менелая, — объясняю я.
Трудно сказать, была ли моим хозяевам известна эта пикантная подробность или они узнали ее от меня. Неясно также, знают ли они, кто такой Менелай. Одна из собак, впрочем, вежливо почесывается, как бы демонстрируя некоторый интерес к затронутой теме.
— Главное, что она вернулась, — говорит мне Тони.
— Это он не о матери, — добавляет Лора.
— Нет, конечно, не о матери, — подтверждает Тони, — ее уже нет в живых, да упокоит Господь ее душу.
— Эта чертова картина опять на нас свалилась.
Неужели Лора решает, где и как должны висеть картины в этом доме? Значит, я получил ответ на свой вопрос? Интересно, что бы произошло, если бы на них свалилась не картина, а сама свекровь. Ее бы тоже заперли в столовой для завтраков и повесили на крюк, причем так низко, что ей пришлось бы подгибать колени?
— Что ж, милочка, — обращается к жене Тони, отпирая для меня входную дверь, — тебе осталось потерпеть совсем немного.
