они обязаны сообщить о дядиных посевах царандою».
Хафизулла пренебрежительно махнул рукой:
«На здоровье! Того, что шурави захватят на перевалочной базе моджахедов, дяде хватит до конца дней».
«Хафизулла, не хохочи меня. Ему-то, может, и хватит, да кто ж ему даст? С какой стати?»
«С такой стати, что бакшиш на бакшиш, как говорят шурави».
«Баш на баш», — поправил Аркадий.
«И какой же баш от шурави? Сколько опиума на базе?» — спросил Дрепт.
«Не меньше тонны», — спокойно ответил афганец.
«Хо-ро-ший баш! Зачем дяде столько?»
«Дядя еще должен совершить хадж, паломничество в Мекку и посетить храм Кааба».
«Успеет?» — озабоченно спросил Илья.
«Ценю ваше остроумие, дорогой товарищ…»
«А каков баш от пуштунов?»
Помедлив, Хафизулла извлек из внутреннего кармана пиджака сложенную вдвое бумажку и по плоскости стола двинул ее к Илье. Дрепт развернул и прочел написанное, как у первоклассника, крупными печатными буквами: «Дустум, Юнус Халес, Исматулла». Эти имена душманских полевых командиров ничего не говорили разве что только прилетевшим в Кабул балбесу Аркадию и его вельможному дяде. Дав прочесть, афганец потянулся к бумаге, но Дрепт, точно не заметив его движения, неторопливо спрятал записку в карман и застегнул клапан. Афганец криво усмехнулся, но промолчал.
«Где же мы их возьмем?» — спросил Илья.
Пошептавшись с дядей, Хафизулла ответил:
«Это, как говорится, уже вторая часть марлезонского балета. Сообщим дополнительно».
«Да, конечно, как только получите радиограмму от Ахмад-шах-масуда с припиской не забыть предать копию в штаб 40-ой Армии», — съязвил Илья.
«Но и вы, дорогой товарищ, не гарантируете, что на базе окажется эта самая тонна», — парировал афганец.
«А я об этой тонне ничего и не говорил, это ваша информация».
«И мы о том же. В каждом таком деле есть свой форс-мажор, иншаллах!»
Да, твоя правда, афганец. Чего ты злишься на него, Дрепт? Хочешь получить этих трех неуловимых всех сразу и на блюдечке. Но здесь нет старика Хоттабыча. Здесь старик Хоттабыч сам Ахмад-шах-Масуд. Признайся себе, Дрепт, ты злишься не на отсутствие гарантий, которое в таких делах — норма. Когда ты прочел имена, у тебя ведь закружилась голова, как от стакана водки натощак. Ты почувствовал опасное счастье охотника, вышедшего на тигра. А вдруг повезет? Никому не везло, а ты «завалил»: Голливуд отдыхает! А если, скажем, место сходки труднодоступные Тора-Бора с их легендарными пещерами и ледниками. Эта «черная дыра» Афганистана, куда аборигены проводники не поведут ни за какие деньги?
«Нет, уважаемый Хафизулла, это не компенсация, это не тот бадал кистал, что почитается вашим народом, — не оступался Дрепт. — Это, как говорится у нашего народа, журавль в небе. Есть у нас такая поговорка, лучше синица в руках, чем журавль в небе».
«Я знаю ваши поговорки, уважаемый Илья, а твои слова несправедливы. Синицу, считай, вы уже имеете. Разве наш общий друг Аркадий тебе об этом не говорил?» — коварно спросил афганец.
Москвич от неожиданности закашлялся.
«Ни хрена не говорил, — бросил на Аркадия выразительный взгляд Дрепт. — Хотел сделать сюрприз. Но он не обидится, если скажешь ты».
Афганский племянник пошептался с дядей. Дядя достал из-за пояса тисненую кожаную тубу, прикрытую полой кашемировой безрукавки. Извлек из нее красочную картинку, свернутую в трубку, и развернул перед шурави. Ее загибающиеся края племянник придерживал пальцами. Дрепт увидел нечто, напомнившее его мальчишеское увлечение Майн Ридом. Каждая книга писателя открывалась как бы объемной картой местности, где и ландшафт, и строенья, и действующие лица выглядели столь рельефно и живописно, точно ждали мановения волшебной палочки. В такой манере была выполнена и эта, тоже, по всей видимости, старая карта. На цветной фотокопии масштабом к оригиналу один к пятидесяти, как прикинул Илья, ясно прочитывалось одно английское слово: «Мейванд». Хафизулла решил, что Дрепту требуется гид.
«В тысяча восемьсот восьмидесятом году у Мейванда афганцы разгромили английскую бригаду Берроуза. Этой победой закончилась вторая англо-афганская война. Эта карта самого Берроуза хранится у нас, она — семейная реликвия. На ней стоит подпись Берроуза, утверждавшего план кампании. Она стоит не меньше тонны опиума. Но опиум — портящийся растительный продукт. А ценность этого год от года растет. И кто знает, насколько потянет карта Берроуза на аукционе Сотбис! А можно и без Сотбис. Наверняка у знатного англичанина остались сентиментальные потомки. А ты говоришь, уважаемый Илья, журавль! Проводите расчистку в предгорье Нуристана, взрываете мост, трофеи — дяде, вам — Берроуз. А вторая часть марлезонского балета — как хотите».
Была та минута, когда Илья Дрепт почувствовал себя простаком, забредшим на лохотрон. Аркашечка — зазывающий, а Хафизулла — передергивающий карты. Надо было собраться с мыслями и для этого выиграть время. Он приблизил к глазам фотокопию и, сощурившись, рассматривал ее сантиметр за сантиметром. Потом небрежно бросил Аркадию:
«Липа! Подделка! Закажи еще чаю и погорячей, — попросил он Аркадия. И когда тот с собачьей радостью в глазах — прощен! — бросился к духанщику, сказал изменившемуся в лице Хафизулле: — На настоящей карте Берроуза надписи сделаны не с наклоном влево, а вправо. Настоящую карту мне видеть не приходилось, но совершенно точную ее копию — в институте востоковедения Академии наук. Так что, Хафизулла, пусть ваша «реликвия» остается в семье. Главное ведь в том, что афганцы выиграли у Берроуза…»
«Это неправда! — сорвался на визг афганец, чем немало удивил своего благообразного дядю. — У меня есть заключение экспертов. И печать Берроуза, и его подпись подлинны!»
«Что-то я не вижу здесь, — снова приблизил к глазам фотокопию и сощурился Дрепт, — ни подписи, ни печати».
В таком уменьшении их мудрено было увидеть даже через мощную лупу.
«Ага, — обрадовался Хафизулла, — вот ты себя и выдал, шурави. Они на оборотной стороне карты. Ты меня разыгрываешь! Ты не видел в Академии копии».
«Уважаемый Хафизулла, я могу быть с тобой откровенным? — проникновенно спросил Дрепт и оглянулся по сторонам. — Я не только не видел копии карты Берроуза, я и в Академии наук ни разу в своей жизни не был. Вся жизнь военного человека — гарнизон, жесткая походная койка, мечта о женской ласке. Что тут говорить?»
«Ты смеешься над Хафизуллой, Илья». — Афганец шутливо погрозил пальцем.
С улицы раздался шум моторов, гвалт голосов, прозвучала автоматная очередь. В духан влетел мальчишка-афганец лет четырнадцати, сжимая в руке винтовку-раритет времен первой англо-афганской войны. Рука Ильи машинально потянулась к пистолету. Хафизулла жестом остановил его, и они с дядей, обмениваясь на ходу взволнованной речью, заспешили к выходу. Через минуту Хафизулла вернулся за Ильей и Аркадием. У входа в духан шла разборка. Улочка с двух сторон была перекрыта армейскими грузовиками, и спешившиеся с них царандоевцы наставили автоматы на микроавтобус «тойота», припарковавшийся к дукану. В ответ «тойота» ощетинилась стволами допотопных «буров». К мушкетам приникло десять четырнадцатилетних мальцов. Эти бачаи, по-видимому, были свитой благообразного дядюшки Хафизуллы. Их лица дышали отчаянной отвагой, и стоило командиру прибывших царандоевцев пойти дальше предупредительного выстрела в воздух, началась бы перестрелка, после которой мальчишек собирали бы по кусочкам.
Периферийным зрением Дрепт увидел, как несколько царандоевцев направили автоматы на них, только что вышедших из дукана. Чему-то они все-таки научились, подумал он. И сделал то, что почему-то действовало на красивых, но глупых афганских борзых и их хозяев безотказно: пронзительно свистнул в два пальца. Русская диковинка его ни разу не подводила. Услышав как бы пароль, старший царандоевец отдал
