Подполковник замолчал, попытался поудобнее устроиться на постели, но лицо его исказила гримаса боли. И, оставив свою бесполезную затею, Жилин продолжил:
— На следующий день после твоего возвращения мы его взяли. Он даже не пытался сопротивляться. Спокойно так, с улыбочкой пошел с моими офицерами. Со мной поначалу разговаривать не хотел. Требовал встречи с представителями КГБ или ГРУ. Смеялся, говорил, что, хоть и находится у меня в руках, от него зависит моя карьера, а может быть, и судьба. Эта болтовня меня весьма заинтересовала. Ну, развязывать языки, как ты догадываешься, мы умеем. Раскололся и этот. И выяснились прелюбопытные вещи… Оказалось, что КГБ и Ахмад Шаха Масуда давно связывают коммерческие отношения. Те им — вооружение, боеприпасы и все другое, что надобно для боя. Эти — наркотики, драгоценности, валюту. Доверенным лицом и организатором обмена был тот самый подполковник, которого вы прикончили в пещере. Числился в ГРУ и работал на КГБ. Бежал потому, что ваши выяснили его роль двойного агента. Хотели с его помощью перехватить у КГБ этот бизнес. И перехватили, обошлись без подполковника. При этом думали представить все так, будто Масуд по-прежнему имеет дело с КГБ. А он попытал новых связников, и те, конечно, раскололись. Так вот. Две твои первые операции по уничтожению Масуда каким-то образом отменили люди КГБ, а последнюю — твое родное начальство. Зачем резать курицу, несущую золотые яйца?
Сообщение Жилина потрясло Игоря. На лице его отражались удивление, недоумение, презрение, гнев.
— Дело оказалось серьезнее, чем я предполагал, — говорил подполковник. — Отвез я к своему начальству в Кабуле этого эмиссара вместе с протоколом допроса и переводчиком. Переводчика они тоже оставили у себя. А когда вернулся обратно, здесь меня уже поджидала пуля. Именно здесь, в расположении. Хорошо, что приехал затемно. Будь посветлее, не пришлось бы нам сейчас разговаривать. Стреляли из бесшумки. Вчера приезжало ко мне начальство с сочувствием и намеком на отставку по ранению. Я тоже намекнул, что протокол допроса эмиссара и его собственноручно написанные показания снимались в двух экземплярах, им-то я отдал один. Отставки, конечно, не будет, но дослуживать придется в Союзе.
Жилин помолчал, передыхая, потом заговорил снова.
— Ты сейчас спрашиваешь себя, зачем я тебе все это рассказываю. Рассказываю потому, что ты порядочный парень. А порядочных людей в нашем отечестве остается все меньше. Их беречь надо. В данном случае беречь в прямом, физическом смысле… Эмиссар сообщил еще одну вещь. Одним из условий дальнейших деловых отношений с вашим ведомством Масуд выдвинул ликвидацию твоей группы. Очень уж за эти годы вы ему насолили, Масуд желает, чтобы вас направили в расставленную им ловушку.
Услышанное просто ошеломило Кондратюка.
— Я ведь вижу, как ты изменился за последнее время, — продолжал подполковник. — Задумываться начал. И пора. Понимаю, что служить этим сволочам — ты ведь не Родине, а им служишь — тебе будет невмоготу.
Чтобы не выплеснуть клокотавшие в душе чувства презрения, собственного унижения, вспыхнувшей ярости, Игорь только покивал головой, соглашаясь. Жилин молча ждал, давая ему возможность осмыслить информацию.
— Неужели наши примут это условие? — глухо спросил Кондратюк.
— Могут, — коротко ответил Жилин.
— Значит, надо сделать так, чтобы об этой намечающейся подлости узнало как можно больше людей.
— Так ведь пока ничего такого нет: ни подлости, ни предательства. Начнешь болтать, тобой займется военная прокуратура, и совершенно справедливо. Доказательств-то нет. Можешь, конечно, подставить под удар меня, что весьма нежелательно. И скажу тебе вот что. Я не вижу, как имеющимся у меня документам дать ход. Они исчезнут, испарятся в инстанциях.
— Я не могу оставить им на съедение ребят, — сказал Игорь.
— Чтобы были овцы целы и волки сыты, самое простое — расформировать твою группу. Об этом я, пожалуй, еще успею позаботиться.
— Но ведь можете и опоздать, — предположил Кондратюк. — Я все-таки не напрямую и без ссылки на вас предупрежу Марьясина. Он ведь останется вместо меня.
— Пожалуй, — задумчиво произнес подполковник. — Если ты ему веришь. И вот что. Надо, чтобы не ты ушел, а тебя ушли. Так будет надежнее. Сможешь это устроить?
— Да. У нас ведь исповедуется беспрекословное повиновение. А я попрошу у полковника Клементьева объяснений по поводу отмены приказа в последней операции. Такой наглости мне не простят.
— Наверное, — согласился Жилин. — Ну, иди, Игорь Васильевич. А то скоро придут меня на судно сажать. Ничего героического в этом нет. Еще увидимся. И здесь, и, надеюсь, в Союзе. Твой адрес я знаю.
— Я на всякий случай поставлю поблизости своих ребят, — сказал майор. — Мало ли что…
— Сколько у тебя бесшумных винтовок с оптическим прицелом? — задал подполковник неожиданный вопрос.
— Две.
— Так вот, прежде чем посылать сюда ребят, поинтересуйся, не чистил ли кто винтовку в последние трое суток.
Кондратюк нервно рассмеялся:
— Ну, товарищ подполковник! Вы сегодня, как фокусник, вытаскиваете кроликов из шляпы. И один жирнее другого.
— Если у меня в таком положении случится запор, вот это будет фокус!
—27-
— Ну, рассказывай подробно, Александр Маркович, о своем разговоре с сыном Анатолия Павловича, — сухо потребовал от своего заместителя Вашутин. Тот, ничего не убавляя и не прибавляя, изложил содержание беседы с Максимом Ермолиным.
— Значит, о шифровке его отца на мое имя ты умолчал, — выслушав, констатировал Иван Петрович. — А ведь он для того и отправил ее срочно, чтобы быстрее решить проблемы сына. И как тебе могло прийти в голову вербовать парня? Сын нашего товарища пришел к нам, чтобы мы помогли ему выпутаться из сети, а ты вместо того, чтобы рассечь ее одним движением, набросил на него еще одну.
— Не вижу здесь ничего такого, в чем бы мне следовало каяться, — пожал плечами Александр Маркович. — Это делалось в интересах конторы.
— А сделалось во вред, — жестко продолжал Ватутин. — И вред этот значительно больший, чем ты, видимо, себе представляешь.
— Если Ермолин действительно исчез, тогда конечно! — отозвался заместитель.
— Попросив Максима умолчать в ЦК о том, что мы знаем об этой гнусной истории, ты развязал им руки и, по сути, обрек его на смерть.
— От случайностей не застрахуешься, — несколько виновато развел руками Александр Маркович. — Кто же мог предположить, что за десять минут до прихода Максима Ермолина нашего куратора вызовут «наверх» и парень попадет к этой благообразной жабе, ставленнику КГБ?
— Допустимо считать случайностью мое отсутствие здесь в это время, — сказал Иван Петрович. — Но случай, который можно было предусмотреть, это уже не случай, а упущение по службе. Как я понял, ты еще не совсем уверен, что Анатолий Павлович исчез. А у меня на сей счет нет сомнений. Более того, его можно понять. В шифровке он лично меня просит позаботиться о безопасности сына. Но сына убивают. Какой вывод делает Ермолин? Только один: я его предал.
— Но ведь тебя здесь не было.
— Да, меня не было. Но я обязан был позаботиться о выполнении данного мною обещания. Не позаботился. И результат: в твоем лице его предало все ГРУ, на которое он работал всю жизнь. Нам еще очень крупно повезет, если он просто ушел, а не ушел к нашим противникам. За него ухватится любая разведка и примет все выдвинутые им условия. Тогда мы не оберемся беды. Однако очень не хочется думать, что Анатолий Павлович будет выдавать своих. Не верю, что он способен на предательство.
— Кажется, пока это нам не грозит, — сказал Александр Маркович. — Передал же он тебе микропленку с материалами. А тогда он наверняка уже знал о смерти сына.
— Это мало о чем говорит. Тут ситуация, как на выборах. Он «проголосовал» не за меня, а против КГБ, и
