беляков. Есаул на все вопросы, куда поведут арестованных, отвечал одно: «В Миасс или в Челябинск. На допрос. Там разберутся». И отгонял людей нагайкой.
Легкая пыль вскоре подернула уходящий с рассветом отряд. Дорога вилась по берегу Соймоновской долины, но от речки Сак-Элги круто поворачивала на юг. На каменистых увалах зеленели молодые березы и красовались высокие сосны.. За ними вздымались отроги Ильменского хребта, покрытые зеленым пологом лесов.
Прячась за кустами, шла Марина с одной мыслью — не выдать себя. В то же время — не, потерять из виду товарищей. Спотыкаясь о кочки и камни, она скоро вышла к мутному ручью и редколесью. Осмотрелась, остановилась. Поправила свои черные косы, уложенные короной на голове, сняла с плеч платок и закрыла им корзину, будто бы полную ягод.
И вдруг раздались где-то совсем близко крики, брань белоказаков.
«Значит, я недалеко от них», — подумала Марина про себя и, выждав немного, отошла в глубь леса. Притаилась в чащобе и стала ждать. Когда же, удаляясь, затихла брань, смолкли крики, она опять пошла вперед, ища тропу, чтобы не сбиться с пути. Теперь Марина старалась сама услыхать хоть один звук, чтобы не потерять из виду товарищей. Но кругом было тихо-тихо. Неожиданно опять блеснула кромка воды. Снова речка.
Только бы добраться до своротка и вызнать, куда поведут товарищей — в Миасс или Челябинск, и сразу обратно в лес, в условленное место, чтобы сообщить нарочному из Уфалея.
Думая об этом, Марина вошла в воду. Вот уже прошла она середину реки, высоко держа над головой корзину, — мелко... И вздрогнула, чуть не выронила корзину из рук, услыхав за спиной:
— А ну-ка, красавица, вылазь из воды.
Вот это совсем не ожидала Марина.
Пожилой есаул с опухшим лицом, сидя на рыжем коне, повернул к берегу лошаденку и остановился у самой воды, ожидая, когда Марина выйдет на берег. Это был объездчик-есаул, охраняющий дорогу на Миасс.
— Куда идешь и откуль?
— Ходила по ягоды, не видишь, что ли! — И Марина подняла корзину чуть ли не к самому носу есаула.
— Так, значит, ягодница! — пробормотал есаул и, проткнув шашкой корзину, кинул Марине: — Шагай уперед меня и не вздумай сигануть в лес. Стрелять буду.
Догадка обожгла ей память, когда она разглядела есаула. Ведь это он, собака, которому она плюнула недавно в лицо.
Было это во время обыска у нее по доносу. Казак ругался, требовал какие-то секретные бумаги, а получив отказ, ударил ее наотмашь по щеке и плюнул, обозвав самыми последними словами. Марина не стерпела и ответила тем же: плюнула ему в глаза, крикнув:
— Бандит! Хорошо тебе плевать сверху, а вот попробуй плюнь снизу.
Пока Марина вспоминала свою первую встречу с есаулом, на сивом коне нежданно вынырнул из леса еще один казак — из конвойного отряда. Вдвоем они погнали Марину вперед.
— Мы тебя, красотка, мигом доставим к начальству, — сказал пожилой есаул, подозрительно вглядываясь в ее лицо и наступая на нее конем.
В это время конвой с арестованными сделал привал в деревне Андреевке. Остановились у колодца. Марину казаки подогнали к избе, на крыльце которой за, столом сидел казачий полковник. На столе стояли бутылки самогона. На залавках развалились местные кулаки.
Марина поглядела на всех, будто ни в чем не виновата. Тряхнула гордо головой и отвернулась с обидой: дескать, за что задержали.
Пожилой полковник с длинным лицом и белобрысыми усами, раскрасневшись от самогона, не сразу сообразил, зачем к нему привели еще эту бабу.
— Она, ваше благородие, первая большевистская шлюха в Карабаше. Это я точно знаю, — прошипел лавочник, наклоняясь к полковнику.
Но его прервал есаул.
— Большевистская сволочь она — это точно. Ее сыновья тоже большевики.
«Узнал проклятый гад», — промелькнуло в сознании Марины, но она продолжала стоять с обиженным видом.
— Поймал эту гидру я, пряталась она в каких-то целях там. И никакая она не ягодница, — захлебываясь, рявкнул есаул. — Знаем мы этих ягодниц.
— Где твои сыновья? —спросил Марину полковник.
— А зачем тебе об этом знать? Какое тебе дело до моих сыновей? — гордо проговорила Марина и отвернулась от него.
— Арестовать! — взвизгнул полковник и вышел из избы.
Марина поглядела на спину полковника, на красную рожу есаула. В уме стучало одно — от них будет трудно увернуться. Как быть? Как сбежать? Но ее казак уже втолкнул в толпу арестованных.
Солнце высоко поднялось над лесом. Становилось жарко. Дышалось тяжело. Смертельно хотелось пить. Но конвой, окружая арестованных, погнал людей дальше.
Марина оказалась в самой середине. Старалась вспомнить дорогу на Миасс. «Верст много впереди, — думала она. — Надо спасти людей, но как?»
Взглянула на стоящий кругом дремучий лес, одно дерево к другому. Вот так тесно и дружно должны стоять красногвардейцы. Вспомнила, как в шестнадцатом году в ее квартире проходила беседа с рабочими. Приезжал товарищ из Екатеринбурга и задушевно объяснял всем, что надо делать, чтобы свалить царизм. Вспомнила погибшего мужа и как осталась одна с ребятишками. Соседи в глаза и за глаза плели, что гулящая она. И все за то, что привечала в своем доме мужиков по вечерам. А знали бы эти соседи, что именно за них — за народ — боролась она вместе с этими мужиками...
Заливистый лай собак прервал ее мысли. Марина вздрогнула. Подходили к Тургояку.
— Смотри в оба! Разговоров не допускать. Кто нарушит — бить нещадно, как собак. Понял? — дал команду полковник, и есаул, будто радуясь, в ответ рявкнул:
— Слушаюсь! — И, лихо вытянувшись на стременах, вскинув грязную руку к выцветшему козырьку форменной фуражки, еще раз прогремел: — Слушаюсь!
Арестованные угрюмо молчали и глядели то на конных конвоиров, то на подошедших мужиков и баб из Тургояка. Моряк Тетерин, повернувшись к Саше Щербакову — одному из самых молодых ребят, взятых заложниками за отцов и братьев, зашептал:
— Ты не отчаивайся, Лександр. Скоро Миасс, отсюда верст двенадцать будет. Надо держаться, а там видно будет, чё дальше делать.
— Как же, Василий Михайлович, получилось? — спросил Щербаков. — Кто же предал? Кто выдал всех?
В это время Исмагилов нетерпеливо шептал Ичеву, Брялину и Гужавину:
— Моя душа горит. Шибко горит. За что людей взяли? За что бьют по мордам? Бежать надо, всем бежать уразом, как вчера — многие бежали в лес, — говорил он, вытирая запекшуюся кровь со щеки: — Совсем бежать надо в гора...
— Бежать надо было вчера ночью до ареста — это верно. А теперь дойдем до Миасса или до Челябинска — там увидим. Может, наши подоспеют и отобьют, помогут отбиться, — проговорил Логутенков и добавил: — Вишь, за нами следят.
За ними действительно следили, косясь, конвоиры. Мордастый белоказак, недалеко стоявший, подъехал вплотную к Исмагилову и крикнул:
— Закрой хайло, а то всыплю еще.
В это время к ногам Марины упал большой кусок хлеба, брошенный какой-то сердобольной женщиной.
Казак повернул коня к толпе. Увидев убегающую молодайку, кинулся за ней и, поравнявшись, ударил нагайкой. Женщина взвыла от боли и, схватившись за живот, присела на землю. Толпа качнулась. Молодайка кричала. Кто-то ее подхватил и повел во двор. У нее под сердцем билась новая жизнь...
А толпа тургоякцев надвигалась к арестованным, словно хотели люди как-то помочь рабочим. И кто
