есть внутри любой вещи. Фрида говорит, что если я не отучусь от этого, когда-нибудь разберу на кусочки собственную жену.
Они приходят на маленькую площадку. Там играют в теннис две кудрявые светловолосые девушки. Обе одеты в розовые пижамы. Собачка очень странной формы собирает мячи.
– Мои сестры, Руфь и Инга, и пес Эсперанто, – Бумба гладит пса и целует его в нос, – некрасив, но у него душа красивая. Эсперанто – подарок дедушки Якова.
Однажды дед приехал из маленького своего городка, и привез этого щенка.–
– Отец, что это?» – Спросил господин Леви, и лицо его не предвещало ничего хорошего.
– Это собака, сын мой». Дед любит говорить с пафосом.
– Он лает? – спросил господин Леви удивленно, смягченным голосом.
– Сын мой, – ответил дед, – собаки обычно лают, – и это был один из редчайших случаев, когда дедушка согласился с сыном – и если ты разрешаешь детям играть с древесными чурбаками, пусть играют с чем-то живым. – И так остался песик в доме и стал ее важным и нужным жильцом. И поскольку вид его свидетельствовал, что в его создании участвовали все собачьи породы мира, дети назвали его «Эсперанто».
– Дети! – позвали их прыгающие с ракетками девушки, – оставьте в покое собаку, он занят игрой.
Одна из девушек приблизилась к ним, обняла и расцеловала Бумбу, и тут же вернулась к игре.
– Меня все любят, и при любой возможности целуют, – объясняет Бумба, – я единственный в доме, который идет к отцу, когда ему захочется и не ждет от него приглашения.
Из-за кустов, в углу сада, слышался голос поющего мужчины в сопровождении звуков мандолины.
– Идем, Саул, там, за кустами, сидит наш домашний учитель, Фердинанд. Он учится играть на мандолине.
Фердинанд – изобретение господина Леви. Несколько лет назад ему сообщили, что две его кудрявые дочери не очень-то преуспевают в учебе, что сильно ударило по его отцовскому самолюбию: такие неглупые девушки! Несомненно, учителя не могут их заинтересовать. Надо привести настоящего учителя. Так в доме появился Фердинанд, худой и бледный студент, жаждавший стать актером. Он декламировал с большим чувством стихи Гете и Шиллера, и господин Леви очень ему удивлялся и послал его на второй этаж – и смотри, что случилось: в присутствии двух кудрявых и смеющихся девушек Фердинанд стал не декламировать, а заикаться.
– Лучше тебе прекратить эти занятия, – предложили добросердечные девушки, – ты очень худ, как будто проглотил палку.
– Слушай, парень, – добавила Инга, удивительно гибкая девушка, словно на роду ей было предписано быть преподавателем физкультуры, – просто глупость нас обучать, ты очень слаб, нездоров, а у меня есть проверенные лекарства против слабости тела. С завтрашнего дня я начну обливать тебя холодной водой, я делаю это каждое утро со всеми членами семьи. Ночью не спи в пижаме, это вредит здоровью.
– Что тут происходит! – ворвалась в комнату Фрида. – Ой, только тебя не хватало среди этих сумасшедших.
Вгляделась в него.
– Парень, – сказала, нахмурившись, – у тебя много волдырей. Ты, видно, употребляешь горчицу в большом количестве. В твоем возрасте нельзя есть горчицу. Абсолютно нельзя.
Прислушался Фердинанд к голосу девушек и отказался их учить. Но чтобы успокоить свою совесть, обучил пятилетнюю Иоанну чтению и письму. В конце концов, стал членом этой большой семьи и верной тенью кудрявых девушек. С тех пор прошло пять лет. Сегодня Фердинанд преподает в драматической школе, продолжает жить в доме Леви и сопровождать девушек, куда бы они не направлялись.
Фердинанд – любитель публики, весьма обрадовался двум мальчикам. Сердечно принял Саула.
– Отгоняйте от меня мух, дети, а я вам сыграю на мандолине.
Тем временем доктор Ласкер ищет Эдит, ходит по первому этажу, и всюду непривычный для этого места беспорядок, указывающий на то, что кто-то здесь присутствует. Обычно тут не следует искать детей, которые в насмешку называют эту часть дома – «Жилище принца», и стараются пробежать его большими скачками, чтобы скрыться в своих комнатах.
Дом этот – старинный, аристократический, обширный, и на всем – печать прошлых владельцев – юнкеров весьма знатного происхождения. Примерно, на поколение раньше дом купила семья Леви, богатая ассимилированная семья еврейских промышленников. К юнкерскому стилю она прибавила роскошь и культуру процветающего класса. И только на этом этаже остался в цельности старинный стиль. Круглый салон обшит потемневшим от времени дубом, стены украшены рогами воинских головных уборов в стиле аристократов Германии. В небольшой нише стоит статуя Фортуны, вытесанная из белого прозрачного мрамора, лицо ее нежно и молодо, как у мечтательной девушки. Пол покрыт мягким ковром, скрадывающим голос и вбирающим шум. Атмосфера сдержанности и вежливости охватывает гостей дома.
Доктор Ласкер вошел в столовую. И тут стены обшиты темным постаревшим дубом. Так же выглядят занавеси из алого бархата с золотыми кистями на окнах, словно остатки былой роскоши. Да и камин, издавна не используемый, стоит как никому не нужное украшение, сохраняемое лишь для стиля. Над камином висит большая картина, на которой изображена брюнетка со спокойным выражением лица, но черные ее глаза пылают огнем в противовес всему ее облику. Это хозяйка дома в момент полного покоя. Она умерла несколько лет назад.
Доктор с удивлением смотрит на накрытый стол. Приборы стоят пустыми и неубранными после еды. Дети, вероятно, навели здесь «порядок» по собственному вкусу. Когда их отец дома, они себя так не ведут. Господин Леви большой педант в отношении правил. «Правила поведения человека – его честь», учит он своих детей и требует от них приходить к столу в праздничных одеждах, педантично соблюдая все правила взаимного уважения. Каждый день он приглашает к обеду гостей, и в этот час приятны ему беседы о важных делах и событиях в мире. Но дети этого не приемлют и острят по любому поводу. «Пир Платона» – называют они эти обеды, и предпочитают есть в кухне, у Фриды, и добросердечной кухарки Эммы. И только Эдит милосердна к отцу и принимает на себя всю тяжесть забот домохозяйки. Каждый день она появляется в столовой, чтобы встретить гостей отца.
Доктор Ласкер помнит, как первый раз вошел в этот дом. Это было давно, после Первой мировой войны. Был он тогда беженцем двадцати лет отроду. Первые годы в Германии были годами страшного унижения, когда человека просто втаптывали в прах. Сразу же, после короткого периода процветания, пришел период безработицы. День за днем он просиживал с другими безработными на скамье, отверженный даже среди отвергнутых, с аттестатом зрелости русской гимназии и желанием быть учителем.
