И снова дядя странно кривит лицо. Газета шуршит в руках матери. Со свечей каплет воск и слышится слабое шипение. Глаза дяди Филиппа закрыты, руки лежат на столе, словно пытаясь освободиться от боли. Саул чувствует, что ему надо помочь дяде.
– Доброй субботы, дядя Филипп.
– Доброй субботы, мальчик, – грустно отвечает дядя, – ты так сладко спал.
– Целый день болтался, а после уснул в начале субботы.
Мать смотрит на него поверх газеты. Она улыбается сыну, и в глазах ее отсвет пламени свечей. На шее ее поблескивает золотое ожерелье.
Саул подходит к Филиппу. Так уже повелось, что в субботний вечер дядя Филипп рассказывает мальчику историю.
– Расскажи что-нибудь, дядя Филипп.
– Сегодня я очень устал.
Филипп видит разочарованное лицо мальчика, притягивает его и сажает себе на колени. Он гладит волосы мальчику, и тепло его тела, и запах его одежды приятны Саулу.
Пьяный крик доносится со двора. Мяукает кошка. Слышны чьи-то шаги, одновременно тяжелые и легкие. Эльза вернулась с велосипедных гонок с клиентом. Дядя молчит, не начинает своего субботнего рассказа.
– Дядя Филипп, мы поедем в воскресенье в дом Леви?
– Да, малыш, поедем. Слезай с моих коленей, Саул. Ты вырос, и вес у тебя, слава Богу, чтоб не сглазить.
Саул возвращается на диван, сидит напротив дяди, который сегодня не такой, как всегда. Филипп получил письмо от Беллы, простое письмо. Она сообщила ему о том, что сделала. В общем, это было понятно само собой. «Белла почувствовала то, что есть: не любил я ее достаточно. И что будет сейчас?.. »
Саул видит шевелящиеся без конца губы дяди, и это тягостно отражается на покое в комнате.
Воск стекает между свечами. Во дворе смолкли голоса. Когда мать переворачивает газетный лист, усиливаются язычки пламени свечей и колеблются тени за дядиной спиной. «Соблюдай святую субботу», – который перечитывает Саул слова, вывязанные на салфетке. Скучно в канун субботы. И погружаться в любимую мечту тоже в субботу нельзя – воевать, скакать на коне.
Розалия откладывает газету и громко нарушает тишину в комнате:
– Что это здесь так тихо? Что случилось?
И так, как никто ей не отвечает, – обращается к Филиппу:
– Филипп, я беспокоюсь, что-то они опаздывают из синагоги. Может, что-то случилось? Может, снова стреляют у партийного дома?
– Что? – взрывается дядя, что для него необычно. – Откуда мне знать, что случилось и что будет?
– Чего ты кричишь, Филипп? Сошел с ума?
– Ты способна свести человека с ума, стрельба, стрельба – суббота сегодня.
Розалия замолкает. Саул следит за матерью и дядей. Стучат часы, а отец и Залман не приходят. Хочет Саул хотя бы раз спросить, когда уже они вернутся, и не решается открыть рта.
«Белла ушла от меня. Ее не вернуть. Даже моя помощь вызывала у нее отвращение. И все же, не было у нее права… Так вот пойти… Не обвиняй ее – она права». Филипп неожиданно вскакивает с места и начинает ходить по комнате, открывает окно, взлохмачивает волосы под прохладным ветром.
– Ты сошел с ума, Филипп, – сквозняк! Свечи… Свечи гаснут!
– Когда уже они, наконец, вернутся из синагоги? – кричит Филипп.
– Сядь, – говорит Розалия, – сядь и не доводи меня до головокружения.
Дядя Филипп возвращается на место у стола. Язычки пламени успокоились. Филипп закрывает глаза: «Итак, я остался один».
Во дворе звуки шагов, Саул бежит к дверям. Госпожа Гольдшмит встает. Филипп и дед остаются сидеть у стола.
– Доброй субботы, доброй субботы и покоя всем, – восклицают стоящие в дверях Зейлиг и Залман.
Глава тринадцатая
Воскресенье. Толпы гуляющих заполняют тротуары в эти ночные часы, слетаясь, подобно бабочкам, к домам развлечений. По центральной улице Унтер ден Линден – Липовой Аллее – не протолкнуться. Издалека заманивают, подмигивая, вспыхивают и гаснут огни цветных реклам. Из открытого окна Белла улыбается, глядя на праздничную аллею. Ветер надувает занавеси, и они взлетают до потолка, как паруса корабля, готового к плаванию. Осенний холод охватывает Беллу, но она не сдвигается с места. Там, внизу, аллея, которая еще несколько дней назад была свидетельницей ее отчаяния. Этой ночью Белла воспаряет ввысь под парусами занавесей, лицом к лицу с множеством огней, с богиней Победы – Викторией над Бранденбургскими воротами – Викторией, несущейся на колеснице с четырьмя бронзовыми конями, Викторией, всадницей степей, несущейся в ночь. Белла машет ей приветственно рукой.
– Поплывем, Виктория, расправим крылья, поплывем в бесконечный простор. Мы этой ночью – дочери свободы.
Ветер взлохмачивает волосы Беллы, и, держась за занавеси, она походит на кормчего, направляющего свое судно. Газета взлетает над столом, мебель скрипит, и комната шумит, как внезапно пошедшее волнами тихое озеро. «Уплывем! Уплывем!» Впервые Белла открыла окно после того, как пришла в тихие комнаты доктора Блума. В этот вечер она одна в доме. Домработница ушла развлечься. Доктор Блум – на встрече с друзьями. Почти неделя прошла с того дня, когда она пришла к доктору за помощью. Она уже в полном порядке, и ничего не мешает ей вернуться в Дом Движения. Вот уже три дня она все просит доктора:
– Хватит мне нежиться, доктор, я должна вернуться в Дом халуцев, к друзьям.
Доктор качает головой, как бы соглашаясь, но вечером, когда она приходит к нему в кабинет, садится на диван, поджав под себя ноги, доктор, сидя неподалеку от нее, смотрит на нее и начинает отчитывать:
– Не торопись так, детка, ты еще нуждаешься в отдыхе.
– Хорошо, доктор, еще один день я здесь останусь. Я совсем здорова, доктор.
Вот уже несколько дней с тряпкой в руках расхаживает она по комнатам квартиры доктора Блума. Открывает ящики, скрипящие, как старые ворота, петли которых заржавели, снимает паутину, собравшуюся на книгах, украшениях, мешочках с драгоценностями предков семьи – отцов и матерей. Пауки и пыль нашли себе здесь приятное местечко, и запах прошлого, захороненного в этих ящиках, ударяет в нос. Тряпка у Беллы на коленях, и глаза заглядывают в ящики, как во тьму былого и отошедших в небытие судеб. Не раз доктор Блум заставал ее в таком положении, словно заколдованной тем, что видят ее глаза, и Белла смущенно краснела.
– Детка, – говорит он ей, – здесь, в моем доме, тебе все позволено. Ничто перед тобой не закрыто.
В один из дней Белла открыла маленький шкафчик, скрытый в углу коридора. Оказалось, это шкафчик для обуви. Белла извлекла оттуда пару детской обуви. Оглядывается: рядом стоит доктор. Белла быстро вернула обувь на место и поспешно закрыла дверцы шкафчика.
– Много скопилось ненужного хлама в квартире, – сказал доктор хриплым голосом. Стояли они оба в коридоре около закрытого шкафчика и смотрели друг на друга, словно одна печаль объединила их вместе. Всеми чувствами вобрала в себя Белла застывшую скорбь этих комнат, душа ее тянулась к мягкости сердца доктора, и эта приязнь влияла на нее. Она не думала о Филиппе, и даже о Движении перестала думать. Завеса опустилась в ее душе. Расхаживала она по комнатам, словно в какой-то дреме, лишенной образов и сюжета, и доктор понимающе смотрел на нее.
И только однажды пробудилась от этой дремы – когда писала письмо Филиппу. Доктор читал газету.
