душ от тяжелого воинского духа. Именно, в поисках этой скрытой силы спасения начал один из наших предков писать семейную хронику, лежащую тут перед вами, доктор. Он всегда старался вернуться на путь праотца нашего – священника, который вернет нам и взбунтовавшегося сына и евреев семейства Калл. Именно, в венгерских родственниках он видел эту скрытую исчезнувшую силу, единственную, которая сможет сохранить нас от сурового воинского духа. Мы с женой всегда сохраняли и развивали наши отношения с еврейскими родственниками и отлично чувствовали себя в их среде. И мы надеялись, что Авраам сможет увести нашего сына от солдафонства.
Майор замолк.
– Да, – продолжила жена, – мы очень любили Авраама. Дом наш был пуст до его приезда. Иоахим получил должность инженера-физика у Круппа. Он человек науки, и ничто его не интересует кроме профессии. Он так и не женился, да и нам не уделял внимания. Мы были рады, что Бог дал нам сына. Авраам и в нашем доме соблюдал еврейские обряды. Мы даже отвели ему в кухне угол для того, чтобы он готовил себе еду. Год он жил у нас, и мы к нему очень привязались. В конце 1924 в нашем доме неожиданно, без всякого предупреждения, в зимний день, к вечеру, появился младший наш сын – Гельмут. Мы узнали его с трудом. Сбежал подростком, вернулся мужчиной. Более семи лет я его не видела. Он был в гражданской одежде, с уродливым шрамом на лице, но шел от него запах солдатской формы и пота, как после боя. Когда он протянул не руку, я почувствовала глубокий шрам у него и на ладони. Я обняла его, и в этот момент лицо его не было смущенным, как у блудного сына, вернувшегося в отчий дом. Только тут я поняла, что незнакомый мужчина – это сын мой Гельмут. Совсем немного времени дано мне было счастье общаться с ним без всякого подозрения. Говорили мало, но не отрывали глаз друг от друга. Тут пришел отец вместе с Авраамом. Стол был накрыт к ужину. Мой муж и Авраам только вернулись. Все, что произошло после этого, было настолько неожиданно, что я вообще не знаю, как мы влипли в эту ситуацию. «Гельмут!» – вскрикнул мой муж. «Отец!» – ответил Гельмут, их руки сошлись ладонями в рукопожатии, но взгляд Гельмута не отрывался от Авраама и его черной ермолки на светлых волосах. Ужасными словами разразился наш сын при нас и Аврааме. Мой муж почувствовал долг защитить парня. Крики неслись от отца к сыну и от сына к отцу. А я окаменела, я не могла вмешаться. Пока, в конце концов, Гельмут закричал, что даже одну ночь он не будет находиться под одной крышей с евреем. Авраам, который с побледневшим лицом слушал всю эту перебранку, поднял голову и сказал, что ни минуты не будет находиться в доме, но муж мой не дал ему это сделать.
– Конечно же, я не дал Аврааму уйти, – майор обращается не к доктору, а к жене, и во взгляде его на нее ощущается жесткость.– Гельмут обязан был уйти. Я не мог сдаться его требованию!
– Несомненно, ты не мог сдаться его требованию. Я разве сказала, что ты мог? Гельмут оставил наш дом в тот же вечер. Потом стало нам известно, что он пришел к нам сразу же после убийства в Мюнхене. Убит был человек, который в глазах этих молодых людей был изменником, ибо передал следственным органам секреты подпольной организации, членом которой был Гельмут. Он помогал организовать убийство, и искал у нас укрытие. Больше мы его не видели. Вскоре после того, как он покинул нас, его арестовали. Авраам тоже ушел от нас на следующий день после всего случившегося, сказав, что не хочет быть причиной раздора между нами и нашим сыном. С тех пор оборвалась наша связь с родственниками в Венгрии.
Она замолчала, но с майором произошло что-то странное: он подался вперед из своего кресла, положил обе руки на подлокотники и впился хмурым взглядом в жену. Кот, до сих пор дремавший в кресле, с интересом открыл глаза и стал наблюдать за тремя людьми в гостиной с явным неудовольствием.
– Больше мы не видели венгерских родственников, – сказала она словно по велению взгляда мужа, – даже не поехали на похороны старого господина Калла. Дед Авраама и Дики умер спустя год после того, как Авраам нас покинул. Гельмута посадили в Бранденбургскую тюрьму. Он не хотел нас видеть до тех пор, пока мы не оборвем все связи с венгерскими родственниками. Я обещала ему, сдалась его требованиям.
С этого момента она обращается только к мужу, словно ждала этого момента, чтобы откровенно поговорить с ним:
– Гельмут мой сын. Несчастный сын. Я не могу оставить его брошенным в тюрьме. Как мать, я на его стороне. Ты знаешь, насколько мне неприятны дружки Гельмута. И все же я жду их прихода к власти, ибо они вернут мне сына. Только они. К пятнадцати годам тюрьмы присудили моего сына. Это все годы его молодости. Что мне осталось сделать, чтобы вернуть сына? Голосовать за них, к которым не лежит мое сердце. Всей душой я желаю, чтобы они победили и освободили сына.
Майор отвел взгляд от жены. Доктор опустил веки. Только глаза кота открыты. Он спускается с кресла, подходит к госпоже, и трется шерсткой о ее ноги.
– Я вовсе ничего не хочу этим сказать против молодого американского господина. Мы будем рады его принять в нашем доме и объяснить ему, почему невозможно устроить ему встречу с Гельмутом и Иоахимом.
– Нет! – забыв все приличия, ударяет майор по подлокотнику кресла. – При всем уважении, говорю тебе: я не позволю этого. Ни один Калл не услышит этих слов в моем доме. – Он прижимает руку к сердцу и обращается к доктору. – Иоахим оставил свою работу на предприятиях Круппа в начале года . Мы не знаем точно, чем он сейчас занимается. Дела его покрыты тайной. И чем больше мы его спрашиваем, тем сильнее он замыкается. Живет он теперь недалеко от нас, но посещает нас очень редко. Но вы, доктор Блум, поезжайте к нему. Я потребую от него, чтобы он встретился со своим молодым родственником Дики. – И, обращаясь к жене, повышает голос, отчеканивая каждое слово, – Может, меня принудят сдаться сыну, но никто меня не принудит быть их глашатаем. Пусть Иоахим сам объяснит своему родственнику свои взгляды. Я буду говорить за него. В моем доме Дики Калл не услышит ни слова о мировоззрении моего сына! Доктор Блум, прошу вас оставить нам адрес Дики. Я свяжусь с ним в тот момент, когда договорюсь об их встрече с моим сыном Иоахимом.
Доктор встает. С усилие произносит несколько слов на прощание.
Уходя, еще раз оглядывается на уголок, где они сидели. Кот приподнялся к кресле и следит за доктором понимающим взглядом, словно говоря: «Я, кот, все это заранее знал».
Глава семнадцатая
Виллы и парки, отражаясь в зеркале автомобиля, кажется, убегают навстречу движению. Машина едет по длинному шоссе, спускающемуся и поднимающемуся в сторону гигантской каменоломни на горизонте. Это уже виден приближающийся город но пока они еще в окружении сельского пейзажа. Заводики и фабрички, трактиры, дорожные знаки, домики, поляны, покрытые снегом и льдом, деревья по обеим сторонам шоссе пролетают мимо сквозь туманы и снега, высвечиваемые слабым светом фар автомобиля. Утренний сумеречный свет сопровождается стонами ветра. Эдит и Эрвин не произносят ни слова. Кажется, что они одни в этой белой пустыне.
Руки Эдит в черных перчатках, плохо натянутых на пальцы, теребят руль. Голова прячется в воротник черного пальто. Глаза Эрвина прикованы к колечку волос, выбившихся на ее лоб. Он кладет руку ей на лоб и возвращает прядь под шапку. Сидит рядом с ней с непокрытой, разлохмаченной головой. На нем простая старая куртка без значков. Эдит гонит машину. подчиняя ее ритму своих мыслей, и город на горизонте несется им навстречу. Лицо Эдит подобно красивой маске, на которой живы только глаза. Эрвину все равно, что причина этой гонки – Эмиль Ривке, что его невозможно убрать с дороги, что Эмиль и его тайна превратили Эрвина и Эдит в союзников. Но кроме Эмиля, скрывающегося за туманами, существует между ними еще что-то, некие отношения. ждущие своего развития.
Внезапно перед автомобилем возникает преграда. Упавшее дерево перегородило половину шоссе. Расстояние до него невелико, остановить летящий на большой скорости автомобиль уже невозможно. Эдит резко поворачивает направо. Машина останавливается и Эрвин ударяется головой об ветровое стекло. Лицо его кривится от испуга. Задние колеса машины застряли в снегу.
– Тебе больно?
– Нет, нет, ничего, – смеется Эрвин и кладет руку на ее дрожащее плечо, – могу ли я что-то для тебя
