Геббельс редко использовал полную и законченную ложь, предпочитая искажать идеи и извращать факты и делая это с непревзойденным искусством. Обычно в его объяснениях присутствовало некое ядро или хотя бы зерно истины, которое он, по словам Шверина фон Крозига, «умел обернуть множеством слоев интерпретаций, обязательно оставляя себе лазейку для бегства на случай, если его захотят проверить». Он всегда свободно оперировал доводами «за» и «против» и мог без стеснения отвергнуть то, чему еще недавно поклонялся, и рьяно защищать то, что перед этим отвергал. Этому можно найти множество примеров: обличение и осуждение главаря штурмовых отрядов Рема и его помощников после кровавых событий 30 июня 1934 года; новый курс дружбы с Советским Союзом после заключения пакта о ненападении в августе 1939 года, после многих лет обвинений сталинского режима во всех грехах; угрозы в адрес короля Италии и его генералов после падения Муссолини в августе 1943 года — все это случаи резкой смены направления пропаганды, происходившие, впрочем, с учетом настроения общественности и особенностей ситуации. Если Геббельс полагал, что публика еще не забыла его прежние уверения, то он считался с этим фактом, избегая по возможности внезапных и полных поворотов курса пропаганды. Хороший пример в этом отношении представляют инструкции германской прессе, данные перед объявлением о заключении Пакта о ненападении с СССР. Этот «исторический документ», объяснявший резкую перемену в политике Гитлера, звучал так: «Данное решение представляет собой сенсационный поворот в отношениях между двумя нациями и возврат к традиционному сотрудничеству между Германией и Россией. Следует подчеркивать эту мысль в комментариях и передовых статьях, указывая на исторические предпосылки и на решающее значение договора для всей ситуации в Европе». Новость еще не стала достоянием гласности, а журналистам уже посоветовали отмечать в своих сообщениях, что она «вызвала глубокий интерес у населения». Учитывалось, что многие немцы почувствуют недоумение, узнав о столь резком повороте от яростного антибольшевизма к сотрудничеству с большевиками, поэтому директива указывала, что в газетах не следует упоминать об идеологических различиях между двумя государствами и делать какие-либо оценки в этой области, как положительные, так и отрицательные. Для того, чтобы поворот в политике не показался внезапным, журналистам рекомендовалось ограничиваться в своих комментариях перечислением фактов, не вдаваясь в отвлеченные рассуждения. Читатели, узнав новость, не должны были испытать ни слишком большой радости, ни огорчения. Сообщение следовало набирать обычным шрифтом и давать в традиционном оформлении, чтобы не слишком напугать публику.
В нацистской правящей верхушке не было другого такого мастера тонкой лжи, превратных толкований и коварных намеков, каким был Геббельс. Конечно, такие деятели, как Геринг, Гиммлер и Борман, были ничуть не более щепетильны в политике и в жизни и точно так же были убеждены в том, что цель оправдывает средства, но они не умели так тонко и с таким искусством использовать речь, слово, как это делал «маленький доктор». Похоже, что у них не было и такого умения ловко очернить своего соперника. В диктаторском государстве борьба за власть проходит за кулисами, не на виду у публики (по крайней мере, до победы одной из группировок), и Геббельс с его неугомонной энергией острой проницательностью и критическим умом, был в такой среде мощной и опасной фигурой. Он знал, как представить своих недругов в смешном виде, и делал это мастерски, с расчетом на то, что Гитлер быстро лишает своего благоволения тех, кто имел несчастье прослыть смешным. Острый и злой язык и живой беспокойный ум делали Геббельса похожим на Вольтера — если только можно представить себе Вольтера в нацистской форме и с оружием.
Только сам фюрер был застрахован от злословия Геббельса. Его, как хозяина (да и себя тоже), Геббельс нередко забавлял за обеденным столом, используя кого-либо из гостей в качестве мишени для своих циничных шуток. Он мог так ловко и к месту рассказать анекдот или передразнить слово или жест, что после этого его жертву уже никто не принимал всерьез. Он проделывал такие вещи с улыбкой и показным дружелюбием, затягивая своего противника в паутину намеков и двусмысленных шуток, а потом внезапно разоблачая его и выставляя на осмеяние. Он поступал так из злобы, или чтобы улучшить свое положение, либо добиться каких-то выгод для своего министерства. Действуя таким методом, он сильно навредил например, Русту, министру образования, желая заполучить под свое управление все германские университеты, но не преуспел в этой затее, хотя и вылил на Руста немало грязи. Даже в феврале 1945 года, всего за несколько недель до конца Третьего рейха, Геббельс не оставил своих интриг и уговорил Гитлера сместить доктора Дитриха, своего давнего соперника. Он всегда оставался опасным конкурентом, готовым использовать любую возможность, чтобы навредить своему недругу, подорвав его положение и престиж. Не зря его соперник Розенберг, не отличавшийся столь разносторонними талантами, сказал о нем в своих воспоминаниях: «Он всегда был Мефистофелем нашего движения и оставался им до конца».
3. Соперники из окружения Гитлера
Чтобы лучше понять деятельность Геббельса на посту министра пропаганды, необходимо получить представление о главных фигурах из ближайшего окружения Гитлера, с которыми Геббельсу приходилось соперничать в борьбе за власть и за влияние на фюрера. Здесь мы дадим их краткие характеристики, содержащиеся в воспоминаниях Э. Ханфпггенгля, который много с ними общался и хорошо знал их лично[6]
Розенберг и Риббентроп
«С возвышением Геббельса значение Розенберге как политической фигуры сильно упало, хотя жалеть тут, пожалуй, было не о чем. В то время он поселился в роскошной вилле в Тиргартене. Он заведовал отделом внешних сношений нацистской партии и мечтал о должности министра иностранных дел, которую занимал фон Нейрат. Чтобы поднять свой престиж, он совершил поездку в Лондон, обставленную с большой помпой, но попал впросак, выставив себя в глупом виде: он решил возложить венок к памятнику погибшим в первую мировую войну, но англичане сочли его поведение неискренним, и кто-то сразу после церемонии выбросил венок в Темзу. «Неплохо было бы, чтобы вслед за венком туда же бросили и самого Розенберга!» — так оценили многие этот случай. Гитлер, который всегда ему покровительствовал, но, видимо, не питал иллюзий насчет его способностей, сделал вид, что ничего особенного не произошло и что визит прошел успешно. Я прекрасно знал, что это не так, и сказал об этом во всеуслышание, на что Гитлер, поворотясь ко мне (на приеме в рейхсканцелярии), сказал строго: «Ханфштенгль, вы позволяете себе слишком многое, критикуя партайгеноссе Розенберга; если я еще раз услышу подобное, я вас уволю!» Я ответил так, чтобы мои слова были истолкованы в пользу Риббентропа, который все еще был не у дел и надеялся с моей помощью поправить свое положение. По-моему, любой был бы лучше, чем Розенберг. Риббентроп всегда с энтузиазмом поддерживал мою мысль о чрезвычайно важной роли Америки, и поэтому я, не жалея сил, оказывал ему поддержку. Но Гитлеру он не слишком нравился. «А, это тот, «вышедший из строя»!» — сказал он не слишком любезно. В конце концов Риббентроп добился своего, но и Гитлер не забыл своих слов (значение которых стало ясно позднее).
У меня были дружеские отношения с Нейратом, поэтому я оставил свои попытки помочь Риббентропу, и вовремя, потому что вскоре вскрылись некоторые неприглядные факты из его биографии. Оказалось, что госпожа Мейсснер, жена государственного секретаря, служившего у Гинденбурга, знала Риббентропа еще мальчиком, когда он жил в Метце перед первой мировой войной. Его отец был кадровым офицером и служил в полку, стоявшем у Везеля, на Рейне. Маленький Иоахим был известен в своей гимназии как самый глупый ученик в классе, отличавшийся при этом непомерными амбициями и тщеславием. Фрау Мейсснер никак не могла поверить, что человек, поднявшийся до таких высот в нацистской партийной иерархии и считавшийся специалистом по иностранным делам, — тот самый Иоахим, знакомый ей по Метцу.
Приставку «фон», свидетельствовавшую о дворянском происхождении, он купил за деньги. Дело в том, что в Веймарской республике не были (как это ни странно) отменены аристократические титулы и
