— Кто она такая?
Внезапно я ощутила приступ леденящей дурноты. Она хлынула от макушки и распространилась до кончиков пальцев ног. Что-то явно произошло. Меня осенило.
— Салли — это приятельница Терри?
— Его приятельница?
— Я два раза натыкалась на женщину, которую зовут Салли, когда заходила к нему, чтобы забрать почту. Она появлялась, я исчезала. Но ее фамилии я не знаю. Не думаю, что они вместе живут. Но Терри из тех людей, кто не в состоянии обойтись без подружки. Когда мы только познакомились... — Я внезапно запнулась и спросила: — Что-нибудь случилось?
Мужчины переглянулись, и вперед выступил Барроуз:
— Она умерла. Салли Адамсон нашли мертвой вчера вечером.
Я переводила взгляд с одного детектива на другого. В голове роилась сотня вопросов. Но спросила я самое глупое, что можно было придумать:
— Мертвой?
— Именно, — подтвердил Кросс. — И не только это: ее тело обнаружили под ограждением садика у фронтона дома номер пятьдесят четыре на Уэсткотт-стрит. Кстати, ее задушили. Смерть наступила от неестественных причин.
Я поежилась, как от озноба, и сказала:
— Терри живет в доме номер шестьдесят два.
— Мы это знаем, — заметил Кросс.
— Боже мой! Боже мой! — бормотала я.
— Хотите кофе? — предложил инспектор.
Я помотала головой.
— Какой-то кошмар. И становится все хуже и хуже. Господи! Бедная Салли. Но что вы хотите от меня?
Кросс не ответил. И тут я поняла все до конца.
— Нет и нет! Вокруг полно всяких подонков. Женщина выходит на улицу вечером одна. Она вполне рискует быть избитой.
Кросс пересек кабинет, взял со стола в противоположном углу завернутые в прозрачный целлофан предметы, вернулся обратно и положил на стол Барроуза.
— Кошелек Салли Адамсон, — объяснил он. — Найден в ее сумочке. Две кредитные карточки. Несколько магазинных карточек. Ничего не тронуто.
— Нет, — повторила я больше себе, чем полицейским. — Какая-то бессмыслица. Терри знает?
— Теренс Уилмотт сейчас на первом этаже. С ним разговаривают мои коллеги.
— Что он говорит?
— Не много. С ним его адвокат.
— Но вы же не подозреваете, что... — Я закрыла лицо руками и зажмурилась. Хорошо бы заснуть. А когда проснуться, не увидеть ничего — только полустертые в памяти образы.
Барроуз кашлянул. Я подняла голову и посмотрела на него. Полицейский достал из стола листы с напечатанным текстом и сверился с информацией.
— В ноябре и декабре прошлого года вы трижды обращались в полицию с жалобой на вашего друга.
— Это так, — подтвердила я. — Но мне ничем не помогли. Даже не поверили.
— Что он сделал?
— Ничего особенного. У него наступала депрессия. Он злился. Напивался. Иногда психовал.
— Он вас бил?
— Послушайте, если вы думаете, что Терри способен убить женщину...
— Будьте добры, мисс Девероу, мы обсудим вашу точку зрения позже, а пока отвечайте на наши вопросы.
Я умолкла и, как мне показалось, состроила красноречиво презрительную мину.
— Хорошо.
— Так он вас бил?
— Да, но...
— Давал пощечины?
— Да.
— А сжатой кистью?
— То есть кулаком? Раз или два.
— Раз или два вообще или раз или два кулаком?
Я втянула в себя воздух.
— Второе. Это случалось пару раз.
— Он использовал против вас какое-нибудь оружие?
— Господи! — всплеснула я руками. — Все это полный абсурд. Мои ответы ни о чем не говорят. Все намного запутаннее.
Барроуз подошел ближе и терпеливо повторил:
— Он когда-нибудь угрожал вам каким-нибудь оружием? Например, ножом?
— Вроде бы.
— Что значит «вроде бы»?
— Я хотела сказать «да».
— Стискивал вам шею — руками или при помощи какого-либо орудия?
И тут я неожиданно для себя беспомощно расплакалась. Мяла в руках салфетку, но не могла с ней справиться. Я даже не понимала толком, почему разревелась. Потому что сломалась моя жизнь с Терри? Или потому что я боялась за себя? И еще эта Салли, чьей фамилии я не знала. Я пыталась представить ее лицо, но у меня ничего не получалось. Женщина, которой я, наверное, желала бы только зла, если бы думала о ней. И вот теперь с ней случилось самое худшее. Неужели я тоже несу за это хоть малейшую ответственность?
Когда мой приступ рева закончился, я заметила, что надо мной стоит Кросс и держит в каждой руке по бумажному стаканчику. Один он подал мне. В стаканчике оказалась вода, и я выпила ее одним махом. В другом был кофе — горячий и крепкий. Я пригубила и его.
— Я хотел бы, чтобы вы сделали заявление, — предложил Кросс. — Если вы, конечно, способны. — Я кивнула. — Отлично, — продолжал он. — В таком случае я приглашу секретаря, и мы покончим с этим делом.
Следующие два с половиной часа я пила стаканчик за стаканчиком кофе и рассказывала все о своих отношениях с Терри, о которых предпочла бы забыть. Говорят, разговор о печальном опыте лечит. Со мной все обстояло иначе. У меня много хороших друзей, но я никому не исповедовалась о своей жизни с Терри, о ее самых неприятных моментах. И когда в кабинете Барроуза я вспоминала об этом, события оживали и пугали меня.
Много месяцев я считала, что просто живу с проблемами, которые могут в любой момент выйти из-под контроля и препятствуют нормальному общению. Но облеченный во фразы рассказ звучал совершенно иначе. Молодая женщина в форме, которая печатала за мной, работала в полиции. Но и она, когда я стала рассказывать о том вечере, когда Терри напился и принялся размахивать ножом у меня перед носом, замерла и с ужасом обернулась ко мне. «Нет, — объяснила я, — Терри ни за что бы не причинил мне зла». Секретарь Хокинс, Кросс и Барроуз посмотрели на меня с одинаковым выражением: «Ведь он и так был жестоким по отношению к тебе». Неужели что-то не так со мной? Неужели я всем кажусь естественной жертвой?
Я попыталась вообразить Салли Адамсон, которая заявила, что мы с ней не похожи, а теперь была мертва. А потом представила, что в ней семя Терри, и так устыдилась, что вспыхнула и испугалась. Мне казалось, что Кросс догадается, какая ужасная мысль промелькнула у меня в мозгу. Я спросила, кто ее нашел. Оказалось, что почтальон. Как странно, подумала я: ее обнаружил незнакомый человек, а друзья и близкие еще не знают, что она умерла. А потом стала размышлять: неужели Терри в самом деле способен
