обстоятельствах. В данном случае по этой причине было немного неловко. Я позвонила ей и упросила срочно принять меня по дороге на работу. Да, это важно. Нет, я не могу ждать до завтра. Внутреннее обследование было болезненным, и я кусала костяшки пальцев, чтобы не закричать. Кэролайн болтала со мной, а потом вдруг замолчала. Спустя несколько секунд она стянула перчатки, и я ощутила ее теплые пальцы на верхней части спины. Она сказала, что можно одеваться, а сама стала мыть руки. Когда я вышла из-за ширмы, она сидела за столом и делала записи. Она подняла глаза.
— Можете сесть?
— С трудом.
— Я удивлена. — У нее был очень серьезный, почти торжественный вид. — Как вы отнесетесь к тому, что у вас обширная анальная трещина?
Я постаралась взглянуть на Кэролайн спокойно, словно речь шла о гриппе.
— И что это значит?
— Она, возможно, зарастет сама собой, но вам следует в течение следующей недели или около того потреблять побольше фруктов и клетчатки, чтобы избежать дальнейшего ухудшения. Я пропишу еще легкое слабительное.
— Это она?
— Что вы имеете в виду?
— Очень болит.
Кэролайн немного подумала и дописала что-то в рецепт.
— Это анестезирующий гель, он должен помочь. Приходите провериться на следующей неделе. Если трещина не затянется, нам придется подумать о расширении анального прохода.
— Это что такое?
— Не беспокойтесь. Это несложная процедура, но ее делают под общим наркозом.
— Боже.
— Не бойтесь.
— Хорошо.
Она отложила ручку и передала мне рецепт.
— Элис, я не собираюсь читать вам лекции по поводу нравственности. Но, ради Бога, относитесь к своему телу с уважением.
Я кивнула. Я не могла придумать, что сказать.
— У вас синяки на внутренних поверхностях бедер, — продолжала она. — На ягодицах, на спине и даже слева на шее.
— Как видите, я ношу блузку с высоким воротником.
— Вы ни о чем не хотите поговорить со мной?
— Все кажется хуже, чем есть на самом деле, Кэролайн. Я недавно вышла замуж. Мы увлеклись.
— Думаю, что должна вас поздравить, — сказала Кэролайн, но произнесла она это без тени улыбки.
Я, поморщившись, поднялась, чтобы идти.
— Спасибо.
— Элис.
— Да?
— Жестокий секс...
— Это совсем не то...
— Я договорю. Жестокий секс может привести в штопор, из которого трудно выйти. Это как наркотик.
— Нет. Вы ошибаетесь. — Меня охватил жар, злость, унижение. — Секс всегда связан с болью, не так ли? С силой, подчинением и прочими вещами.
— Конечно. Но не с анальными трещинами.
— Да.
— Будьте осторожнее, о'кей?
— Да.
Глава 21
Найти ее не составило труда. Было письмо, на которое я насмотрелась до боли в глазах. Мне было известно ее имя; адрес выведен в заголовке листка почерком с завитушками. Просто однажды утром я позвонила с работы в справочную и узнала номер ее телефона. Несколько минут смотрела на цифры, записанные на обратной стороне использованного конверта, раздумывая, позвонить или нет. Кем я должна притвориться? Что, если кто-то другой снимет трубку? Я прошла по коридору к автомату с напитками, налила себе в пластмассовый стаканчик апельсинового чая и уселась в кабинете, плотно притворив за собой дверь. Я подложила под себя мягкую подушку, но сидеть все равно было больно.
Телефон звонил довольно долго. Должно быть, ее не было дома, скорее всего она на работе. Какая-то часть меня вздохнула с облегчением.
— Алло.
Все-таки ответила. Я прокашлялась.
— Здравствуйте, это Мишель Стоу?
— Да, это я.
У нее был высокий и довольно писклявый голос, в котором звучал западный акцент.
— Меня зовут Сильвия Бушнелл. Я коллега Джоанны Нобл по газете «Партисипант».
— Да? — Теперь голос стал осторожным, напряженным.
— Она передала мне вашу записку, и мне хотелось бы узнать, могу я поговорить с вами об этом.
— Даже не знаю, — сказала она. — Не стоило мне писать. Я была очень рассержена.
— Мы просто хотели бы узнать эту историю, как вы ее видите, вот и все.
Тишина.
— Мишель? — сказала я. — Вам достаточно рассказать мне то, что сможете.
— Не знаю.
— Я могла бы приехать и повидаться с вами.
— Мне не хотелось бы, чтобы вы публиковали что-нибудь в газете без моего согласия.
— Ни в коем случае, — достаточно аккуратно сказала я.
Мишель отнекивалась, но я была настойчивой, и она согласилась, а я сказала, что приеду к ней завтра утром. Она жила всего в пяти минутах от станции. Все оказалось так просто.
Я не читала в поезде. Сидела неподвижно, морщилась при покачивании вагона и наблюдала через окно, как дома Лондона уступали место сельскому пейзажу. День был мрачно-серый. Накануне вечером Адам растер меня всю с массажным кремом. Он очень аккуратно касался синяков, нежно притрагивался к их багровой поверхности, словно это были славные боевые шрамы. Он искупал меня, завернул в два полотенца и положил ладонь мне на лоб. Он был так заботлив, так гордился мной и моими страданиями.
Поезд проезжал по длинному туннелю, и я посмотрела на свое отражение в окне: худое лицо, распухшие губы, тени под глазами, плохо уложенные волосы. Я достала из сумочки расческу, резинку и туго закрепила волосы. Мне пришло в голову, что я не захватила ни блокнота, ни ручки. Куплю на станции.
Мишель Стоу открыла дверь, держа на руках младенца, припавшего к ее груди. Он кормился. Глаза были крепко зажмурены на сморщенном покрасневшем личике. Губы жадно двигались. Когда я вошла через дверь, младенец на секунду оторвался от груди, и я увидела, что он сделал слепое инстинктивное движение — рот открылся, крошечные пальчики разжались и стали хватать воздух. Потом он снова нашел сосок и стал ритмично причмокивать.
— Я уже заканчиваю кормление, — сказала женщина.
Она провела меня в маленькую комнату, в которой почти все пространство занимал коричневый диван. Пылал переносной камин. Я села на диван и стала ждать. Мне было слышно, как она тихо воркует, а ребенок хнычет. В воздухе стоял сладковатый запах талька. На каминной полке — фотографии младенца, иногда с Мишель, иногда с худым лысым мужчиной.
Мишель вошла в комнату уже без ребенка и села на другой конец дивана.
