воспоминаний Короткова от пережитого Брауном, вплетение впечатлений Баринова, негритенка Мануэля, Мерседес и капитана О'Брайена — все это я уже переживал неоднократно. И мозг, уже знавший, что за этим последует, начал успокаиваться, паническое стало сменяться тревожным, то есть вполне осознанным и небезотчетным. Я оживал и успокаивался, хотя процесс этот шел куда медленнее, нежели тот, благодаря которому я «сорвался в пропасть». Меня кто-то вытаскивал, но вытаскивал не спеша, возможно, боясь резким движением оборвать тот волосок, который удержал меня над бездной.
Сколько этот подъем продолжался — судить не берусь. Может, час, может, два или четыре, а может — всего минут двадцать. Реального представления о времени у меня не имелось.
Но так или иначе, вся мельтешня и мрак исчезли, появился свет, призрачно-мутный, туманный. Затем, будто бы на погруженной в проявитель фотобумаге, стали проступать неясные, расплывчатые контуры, а еще через какое-то время свет стал заметно ярче, а контуры примерно такими, какими их видишь в окуляры не наведенного на резкость бинокля. И лишь еще через какое-то время резкость появилась. Почти одновременно я наконец-то вспомнил ВСЕ о себе, а потому то, что я увидел, повергло меня в удивление.
А увидел я вовсе не товарища Сорокина в камуфляже и маске. И не его доблестных бойцов под красным знаменем. И таинственной шахты — штаб-квартиры НКПР или группы «Смерть буржуазии!» я не обнаружил.
Я лежал в ложементе, том самом, куда меня помещали, когда разархивировали ячейки памяти Брауна. Он был чуточку наклонен ногами вниз, градусов на пять
— не больше. На мне не было ни той боевой экипировки, которую я получал перед полетом на «Ан-12», ни того уголовно-дезертирского костюмчика, который на меня вроде бы надели боевики Сорокина. На мне были только плавки, да еще датчики, которые были понатыканы в разного рода энергетически активных точках. Мне даже на секунду показалось, что с тех пор, как во мне разбудили негритенка Мануэля, и по настоящий текущий момент, я не выходил из своего внутреннего мира.
Но память быстро подсказала: нет, выходил! Выходил, ел бутерброды, пил кофеек, а Ленка-Хрюшка вкупе с Чудо-юдом вели научную беседу по поводу перстеньков, моих путешествий по времени и пространству, которые я совершал, не вылезая из собственной черепушки, а также о многом другом. А потом я — опять-таки наяву — разыскивал Кармелу, ездил за перстеньками, сопровождал груз, угодил в лапы Сорокина…
Однако Сорокина не было, а был Чудо-юдо собственной персоной. И Ленка была рядом, и Клара Леопольдовна, и Зинка, которая в прошлом эксперименте вроде бы никак не участвовала. Но самое главное — когда из меня извлекали воспоминания обитателей XVII столетия, не было рядом второго ложемента, где в той же позе, что и я, пристегнутая эластичными ремнями и утыканная датчиками, располагалась Таня Кармелюк. И не могло быть, поскольку я сумел отловить ее только ПОСЛЕ того, как прожил неделю в XVII веке.
— Привет, — сказал отец. Да, это был именно он. Я еще не совсем очухался, но ощущение вины перед ним уже возникло. Был я у Сорокина? Был. Не выполнил приказ? Не выполнил…
— Я не смог, — выдавил я. — Не получилось… Чудо-юдо расхохотался так, что задребезжал плафон какой-то лампы, висевшей на потолке.
— Знает кошка, чье мясо съела! — ухмыльнулся он и погладил свою поповскую бородищу. — А ты, Зинуля, утверждала, будто он сразу различит, где реальность, а где нет…
— Жестоко это, Сергей Сергеевич, — заметила Зинаида.
Чудо-юдо перестал смеяться, но не рассердился, а просто посерьезнел.
— Видите ли, Зинаида Ивановна, насчет того, что жестоко резать бедных лягушечек, говорили еще Сеченову, да и Павлову досталось из-за собачек. Но если бы они не резали, не экспериментировали и не открывали того, что открыли, мы бы ни черта не понимали в физиологии высшей нервной деятельности. А нам с вами, увы, нельзя ставить эксперименты на собачках, не тот уровень. Поэтому и приходится работать с людьми. Рискованно, но необходимо. Иначе не продвинуться вперед…
— Знать бы только, ради чего… — сказала Хрюшка. — Вы, Сергей Сергеевич,
по-моему, увлеклись. — Леночка, не забывай, что для меня Дима тоже не чужой человек… Я бы с удовольствием поставил эксперимент на себе. Но у меня нет уверенности, что вы сможете его провести до конца и достаточно корректно.
— Во всяком случае, доводить дело до пограничного состояния мы бы не стали, — заметила Ленка.
— Да, — согласился Чудо-юдо, — грешен. Увлекся! Давайте поладим на этом. Но 329М-3 испытан. Это масса материала.
И тут вдруг послышался голосок Тани-Кармелы.
— Вы преступник, Сергей Сергеевич.
— А-а, Спящая красавица обрела дар речи! — обрадовался отец, будто не слышал только что брошенного обвинения. — Кларуня, перебазируй ее, пожалуйста, в 216-ю комнату.
Клара Леопольдовна взяла в руки пульт, которым, как я помнил, открывали двери, и нажала несколько кнопок. Ложемент с Кармелой под легкое гудение электромотора сдвинулся с места и поехал в направлении большого сейфа, стоявшего позади ложементов. Повернув голову, я увидел, что дверцы сейфа автоматически открылись и за ними оказался коридорчик. Это был вовсе не сейф, а потайной переход. Клара вошла в сейф следом за уехавшим куда-то ложементом, и дверцы закрылись у нее за спиной.
— А ты случайно меня преступником не считаешь? — спросил отец.
— Я еще ничего толком не понял… — голосок у меня был явно слабенький.
— Врешь, — сказал Чудо-юдо. — Все ты понял. Точнее, начинаешь понимать. Чтоб не травить тебе душу, скажу сразу: никакого полета на «Ан-12», похищения террористами и встречи с товарищем Сорокиным не было.
— А что было? — спросил я. — Вообще что-нибудь было или нет?
— Что-то было, а чего-то — нет… — ухмыльнулся отец. — На основе тех данных, что были получены после экспериментов по разархивации закрытых ячеек памяти Брауна и анализа памяти Тани Кармелюк, мы с девочками создали ИСКУССТВЕННУЮ РЕАЛЬНОСТЬ, в которой ты прожил более суток. Это не совсем то, что ты испытывал, когда «превращался» в Мануэля, Мерседес и О'Брайена. Там просто развернулась совершенно обычная, естественная человеческая память, хотя и сохраненная покамест не слишком понятным способом. Те события, которые ты «переживал», ощущая себя, допустим, негритенком, действительно произошли в 1654 году. А вот все, начиная с поездки к Белогорскому в обществе Салливэна, — есть смесь иллюзии и реальности. Примерно такая, как та, что получилась в памяти капитана О'Брайена. Дело в том, что, изучая запись импульсов, которую мы сделали при разархивации, удалось достаточно четко отделить «зерна от плевел», то есть определить, что действительно запомнилось капитану во время его скитаний по верховьям Ориноко, а что явилось старику О'Брайену в результате возрастных нарушений мозгового кровообращения. История с перенесением его в Ирландию из Бразилии — следствие склеротических явлений. Но она запечатлелась в его памяти как реальность и через поколения пришла в мозг Дика Брауна в заархивированном виде.
— Погоди, — сказал я, переваривая информацию, поскольку мой личный мозг, хоть и не страдал склерозом, но все-таки работал еще не в полную силу, — выходит, никаких перстеньков от Белогорского я не привозил?
— Нет, привозил. Только все было немного по-иному. Вспомни, ты хотел позвонить мне по радиотелефону Салливэна. Это ты должен помнить!
— Да, — продираясь сквозь дебри собственной памяти и наморщив лоб, будто намеревался таким образом выдавить из головы нужное воспоминание, ответил я,
— но я им вроде бы не воспользовался… Я только хотел и собирался просить, но так и не попросил.
— А на самом деле ты позвонил мне, и даже сказал, что едешь по Ленинскому проспекту.
— Не помню… Абсолютно не помню!
— Правильно. Потому что этот кусок твоей памяти я стер, и не только стер, но и ЗАМЕНИЛ.
— Зачем?
— Мне нужно было проверить, воспримешь ли ты эту «вставку» как реальность или нет. Так вот, теперь я точно знаю, рассчитал верно и величину импульсов, и вектор вихревого электромагнитного поля. В самом
