— А поехали со мной, — предложила скрипачка, как мне показалось, совершенно невинно. Хотя будь она тем, что я до взрыва «Волги» собирался искать, соглашаться явно не стоило. Там, в огромном дачном поселке, меня можно было спокойно зацементировать в фундамент строящейся дачи или просто зарыть на любом огороде. Ведь если она действительно пристрелила немца, а до того — Костю Разводного, то уже знала, что я ее ищу. Точнее, не ее конкретно, о моих вещих снах она знать не могла, но все же…
— Танечка, — спросил я, — а это удобно?
— Но вы же не будете вести себя дурно… — произнесла она каким-то старорежимным тоном. Нет, это надо же!
— Наверно, не буду, — сказал я, — хотя другой бы на моем месте подумал о вас черт-те что.
— Но вы же не думаете? — прищурилась Таня. — Правда?
— Нет, — пришлось сказать мне. — А вы, как видно, все еще верите людям?
— Надо же во что-то верить… В Бога — не получается — мир уж очень не по-божески устроен. А в людей — еще можно. Ну, пойдемте, а то скоро «окно» в расписании.
Точно, мы сели в последнюю электричку перед «окном». Она была хорошо забита, и пришлось стоять в проходе. Таня прижала скрипку к груди, чтобы не толкать ею пассажиров.
— Давайте, я подержу, — это был небольшой тест, который я сам для себя придумал. По весу можно многое понять.
— Если можно, подержите… — вздохнула Таня.
Вес был приличный. Скрипочка вряд ли весила столько, даже с футляром. Значит, ствол? Килограммов пять-семь… Все равно, пока судить рано.
Доехали. Толпа дачников и подмосковных аборигенов высыпала на перрон, потекла к автобусным остановкам.
— А у вас тут дача? — спросил я. — Нет, — усмехнулась Таня, — мне на дачу за сто лет не заработать… При нынешних ценах. У меня тут знакомый живет.
— А-а… — сказал я. — Ему мой визит понравится?
— Это как вы себя поведете, — загадочно произнесла Кармела, и я в первый раз по-серьезному насторожился. Даже если там один знакомый при хорошей пушке — мне его хватит. А если их пять?
— Но сцен ревности не будет? Кинжалов, кнутов? Он не цыган?
— Конечно, цыган, — подтвердила Таня. — Не бойтесь, заступлюсь.
Она сказала это таким тоном, который впервые заставил меня усомниться в том, что она — не снайпер. Слишком твердые нотки появились у нее в голосе. Почуялось, что это не девочка семнадцати годов, а женщина, строгая и, возможно, беспощадная… Ехать с такой в незнакомое место было стремно. Но не ехать — уже поздно. То, что она пообещала заступиться, прозвучало иронически. Еще раз напомню: это я сомневался, киллер она или нет. У нее-то насчет меня никаких сомнений уже не должно быть. Утешало только одно: не я назначал эту встречу, да и она, похоже, не бегала за мной весь день, чтобы отвезти на дачу. Все вышло экспромтом, не захотел бы я ехать — не поехал бы. Значит, сейчас она прикидывает, что со мной там, в Болшеве, сделать. Неприятно, если размеры ямы вычисляет… Хотя, конечно, у них там и кочегарка может найтись.
— А как зовут вашего цыгана, — спросил я. — Не Будулай, случайно?
— Вообще-то его зовут Анатолий Степанович, но ему нравится, когда егоБудулаем называют. Похож немного.
— Такой старый? — у меня бровь поднялась. — Он ведь вам в дедушки годится…
— Ну, в дедушки — это слишком, а отцом моим он вполне мог быть. Ему под семьдесят. Но он мне просто друг. Так что ревности не бойтесь. Он, наоборот, все спрашивает меня, когда я замуж выйду.
— Знаете, — повело меня на откровенность. — Я ведь, наверно, мог бы цыганом стать. Меня в детстве, когда я еще в пеленках был, цыгане украли. Правда, милиция меня у них отобрала.
— Интересно. — Таня прищурилась, и тут я еще раз прикинул, как у нее получается стрельба. Мне даже показалось, что у нее морщинка в уголке левого глаза заметно больше, чем на правом глазу…
— Меня даже молоком цыганка кормила, — сообщил я.
— У вас, наверно, память очень хорошая, — улыбнулась Таня, — если даже это запомнили…
Не говорить же, что это я во сне видел… Хотя теперь-то я уже точно знал, что это был не сон, а каким- то образом разархивировавшаяся память Короткова, которая включилась в то время, когда Коротков считал себя Брауном.
Так, болтая помаленьку, мы дошли до остановки автобуса, дождались обшарпанного «Икаруса» и проехали несколько остановок. Потом Татьяна провела меня по какой-то узкой дорожке между бетонными заборами, исписанными всякими теплыми словами в адрес предержащих властей, здравицами в честь Виктора Цоя, матюками, не имеющими конкретного адреса, и эротическими рисунками весьма низкого качества. Миновав это ущелье, мы вышли на узкий мостик через грязную мелкую речку — судя по указателю — Клязьму и стали подниматься вверх по улице вдоль разномастных заборов. Потом свернули налево, в боковую улицу, и еще несколько раз петляли, пока не оказались у старой деревянной дачи, обсаженной картофельными грядками, яблонями и смородиновыми кустами. У забора росла запущенная, вперемежку с гвардейских статей крапивой малина.
Среди ботвы расхаживал длинноволосый, прочный старик в безрукавке из овчины мехом внутрь, брюках, заправленных в хромовые офицерские сапоги «гармошкой», видать, окучивал.
— Здравствуйте, — сказала Таня.
— О, Кармела! — старик приободрился, тряхнул седой гривой, и я увидел у него в ухе серьгу. Верно, было в нем что-то от Будулая. Конечно, Михай Волонтир был немного помоложе и поздоровее; но все же в голосе старика слышался заметный молдаванский акцент.
— А это кто? — спросил он, мотнув головой в мою сторону.
— Дима, — сказал я, вспомнив, что в течение всех трех встреч так и не удосужился представиться Тане.
— Очень приятно, — сказал Будулай, — Анатолий!
— Помнишь, я тебе рассказывала, как меня буржуй подвез и денег не спросил? — напомнила Будулаю Таня. — Вот он и есть.
— Хороший буржуй деньги на другом делает, — заметил Анатолий.
— Я вообще-то не совсем буржуй, — заметил я. — Я референт, служащий, так сказать.
— Ладно, — сказал Будулай, — картошку окучивать можно и с высшим образованием. Сейчас я тебе дам что-нибудь попроще, поможешь мне. А Таня нам обед сготовит.
Я даже не успел придумать, как отказаться. Анатолий повел нас в дом.
Внутри все было устроено по-русски. Печка, иконы, герань на окнах, ходики на стене… Занавесочки тюлевые, стол под клеенкой, самодельный, крашенный голубой краской шкаф для посуды.
Но было кое-что и цыганское — гитара с двумя грифами, висевшая на стене, кукла на чайнике — черноволосая, в цветастом платке, с серьгами и монистом из фольговых блесток. И еще фотографии на стенах. Там изображались, судя по всему, сцены из спектаклей театра «Ромэн». На одной из них я сразу углядел Анатолия. Он танцевал, хлопая себя ладонью по каблуку.
— Так вы артист, Анатолий Степанович? — спросил я.
— А… — отмахнулся он. — Был молодой — играл. Это из «Цыганки Азы», пьеса была такая Старицкого. Вот Ляля Черная, знаешь? А вот там Скворцов — заслуженный РСФСР. Выше Ром-Лебедев, тоже заслуженный, пьесы писал, драматург. «Дочь шатров» его видел? А главрежем тогда Саратовский был… К ним много ходило когда-то! Я спился, кочевать ушел, дурак! Потом вернулся, но тогда уже Коля Сличенко расцвел… Мне уже не светило.
Старик полез в сундук, нашел там какие-то потертые, но не рваные штаны, полуботинки со стоптанными каблуками и подал мне.
— Вот, спецодежда… Переодевайся!
Когда я брал из рук Будулая ботинки, его лапа, украшенная завитушками седых волос, неожиданно ослепила меня каким-то блеском и от этого по телу моему словно бы пробежал электрический разряд…
На безымянном пальце правой руки, у самого основания нижней фаланги золотился перстень, на котором отчетливо был заметен выпуклый знак «+»…
КОММЕНТАРИЙ К ДУРАЦКИМ СНАМ БРАУНА
